«Не тьма управляет светом, а твоя рука»
1
Осенний лес звучит по-особенному: не так, как летний или весенний. Так можно определить время года по цвету неба. А лес – по молчанию. Не спутаешь, не ошибёшься. Ковёр из листьев под ногами будто приглушает все звуки – и замедляет время. Оно застыло, как в янтаре. Тополиные сердца, пятипалые руки клёнов, драконьи лапы каштанов… Поле боя лесных эльфов и друд.
Мне всё время чудится, что под листьями спрятана тайна, и я люблю подбрасывать их ногами – в лесу, а не на бульварах, без осуждающих взглядов прохожих и дворников, собирающих мою осень, как трупы, в чёрные пластиковые мешки. На лесных тропинках эльфы и друды помирятся и переродятся. А тишина никогда не безмолвствует: в ней звучат голоса воспоминаний…
Когда отбывала срок на чужих работах, в такие дни брала больничный: осенний день, единственный – пока есть у меня, пока не прожит. Возвращаясь под искусственный свет бледных офисных троллей, прятала улыбку познавшего тайну под высоким воротом свитера.
А сейчас кашляю в кашемировый шарф и думаю о том, что возможно «сезон осенних простуд» дан нам неслучайно. И не я живу с миром наоборот, а те, кто привык отдыхать летом, а навёрстывать осенью. Но природа существует по другим законам: осень – время замедлить свой бег, а не начать, осень – время путешествия внутрь себя. В поисках тайны. И потому мы невольно, как сама земля под ковёр из листьев, прячемся-заворачиваемся в шарфы и уютные пледы, уходим в волшебную страну «Пододеялье». Мы варим глинтвейн на меду, читаем стариков-философов и древние сказки, храним осенние листья между страниц дневников. Мы хотим сберечь свою тайну, даже если ещё не постигли её до конца.
Осень – время собирать урожай, остановиться и подумать над тем, что уже есть, а что ещё хочешь найти. Важно составить список желаний. И потому фотографии, рисунки, заметки, мысли и воспоминания для меня – это тоже урожай.
2
Из прочитанного: «все девушки похожи, с возрастом сходство облетает, и остаётся тайна несходства». Инстаграм и ИИ плодит одинаковые юные лица, будто вообще стирает человека, замещает память. Но прожитое время, опыт – возвращают к себе.
Осень – время отпускать лишнее. Хотя бы выкинуть старые ботинки «Доктор Мартенс»: в них, зашнурованных до колена, уже неудобно, пусть и дорого-модно-винтажно, и сносу им нет. Со временем обретаешь другие физические свойства, лёгкую походку в кроссовках, например, так рассказ становится яснее и понятнее, когда то прибавляешь к нему что-то новое, то убираешь лишнее, постепенно придавая ему законченную форму. Так деревья отпускают листья, а небо – перелётных птиц.
«We can’t stop the time»[1], – звучат в наушниках слова из песни «Конец путешествия».
3
У всех в соцсетях жёлтая осень, а у меня в московском парке яблоня зацвела. Дикая, розовая. Дурочка… Понадеялась на тепло. Все запасы израсходовала и, если зима будет морозной, не хватит сил пережить. Если повезёт пережить, не будет ни цветов по весне, ни яблок по осени. У всего во Вселенной – своя природа, и это означает существование как потенциалов, так и пределов. И нужно чётко понимать, где кончается мечта и начинается жестокий мир.
«Тебя нигде нет», – пишут мне приятели в соцсетях.
Смотрю на яблоню и понимаю, что не последую за ней. Она, конечно, чудо, но… Когда пишешь книгу, чувствуешь себя слишком уязвимой, и сил хватает лишь на то, чтобы продолжать. Писать в стол, хранить свое счастье в тайне. Уберечь вдохновение от преждевременных заморозков. Так Хемингуэй никогда и никому не позволял «стирать пыльцу с крыльев бабочки», не показывал черновики рукописей, иначе ни один роман не смог бы закончить.
4
«Лето в Москве» складывают в мешки, грузят в машины и куда-то увозят. Фонтаны и пальмы в кадках, клумбы с доцветающими гортензиями, прудики-оазисы с разноцветными рыбками… Город опустел, потемнел, ограды мостов без цветов выглядят нищенками-оборванками.
А во дворе Церкви Святой Марии все ещё цветут белые розы. Внутри непривычно многолюдно. Молоденькие девчонки пишут записки за упокой и ставят свечи. Очередная волна смертей…
В прошлом году просила Марию помочь советом, как поступить с моей пацифисткой повестью, ее ведь нельзя опубликовать, и прочитать некому дать.
Не пиши о том, на что повлиять не можешь, ответила Мария. Пиши книгу о творчестве. Последняя четверть, как в школе, самая тяжёлая. Время итогов.
5
День учителя…
Всегда считала, что дело не в дипломе, а в том, кем были твои учителя. И если задуматься о понятии «учитель» в философском смысле, то вспомнить сегодня следует о моём преподавателе философии в университете. Тщедушный паренёк в очочках, на пару лет старше нас и на полголовы ниже. Нам его лекций не хватало – и мы брали с собой складные стулья, термосы с чаем и кофе, пластиковые стаканчики и кружки и шли к нему в гости. В тесной комнатушке общежития он сидел на подоконнике, как на троне, мечтательно улыбался и говорил нам: «Я самый счастливый человек на земле: просто думаю вслух – и мне за это платят».
Сейчас он уже почтенный профессор, и квартира у него просторная в центре Москвы, но, наверное, места для всех в ней по-прежнему не хватает. Держу пари и на смертном одре он будет также окружён тесным кольцом желающих послушать, как он «думает вслух». Жаль, что кроме научных монографий и диссертаций, он не писал книг. И надеюсь – молюсь! – чтобы среди его учеников оказался современный Платон, способный записать «Диалоги».
6
Разбирала бумаги – и в дальнем ящике стола тихонько прозвенел колокольчик…
Сувенир из прошлой жизни: купила его в последнюю зиму на Кипре накануне вывозных рейсов пандемии.
Жила тогда на площади Святого Лазаря – и он меня воскресил к творчеству. Возвращалась в Москву, думала, новая жизнь начнётся…
А сейчас будто перенеслась в тот закат цвета розовых фламинго, когда всё ещё было возможно. Дивный перезвон старинных колокольчиков на ветру – вдоль всей улочки, ведущей на площадь. Аромат цветущего миндаля у стен храма – ощутила, как наяву.
Повесила колокольчик на окно. Но в дождь и сумерки он зазвонил совсем по-другому. Будто все эти годы хранил в себе отголосок старого мира, как машина времени – и отдал мне последний, накопленный вздох. Маленькое волшебство, послание в капсуле из далёких – счастливых и безмятежных времён.
7
«Старый парк. Я иду к тебе. И осень, синеглазая стриптизёрша, не ведающая стыда, удивлённо пожав плечами, сбрасывает красный бархат и золотую парчу тебе под ноги. Ты – единственный, кто не оценит её мимолётной, но такой обжигающей красоты, потому что идёшь ко мне»[2].
Если осень солнечная, то она – золотая, а дождливая раскрашивает листву деревьев во все оттенки красного, до осени 2022-го я и не знала, что бывают такие цвета. От латинского sanguis – «кровь». Как тяжело было просыпаться, балансируя на грани сна и яви, где бродишь по солнечным аллеям неразрушенного города и держишь за руку человека, которого уже может не быть в живых! Просыпаться не в жизнь, в её абсурдную копию…
«Один из важных вопросов, помогающих сильно продвинуться в познании себя, – возможность или невозможность понять, как именно в каждом возрасте, в каждый год своей жизни человек воспринимает прошлое», – вспоминаются строки из книги Анни Эрно «Годы».
Я думаю о том, что человек соткан из времени и живёт в его протяжённости: прошлое, в которое можно завернуться, как в тёплое одеяло, чьи вещие сны направляют сегодняшние шаги; настоящее – мельтешит со скоростью метеоритов перед глазами и запирает в себе любую возможность вернуться назад или хотя бы почувствовать себя в безопасности; и будущее, о котором так робко мечтаешь, но утратив эти мимолётные стремления – лишаешься воли к жизни.
Над городом вновь восходит кровавая Охотничья луна, которую в России предпочитают называть Урожайной. И я знаю, что с того берега времени больше не будет писем – ты меня никогда не простишь.
8
А моё послание с Маяка выловили из моря… Метафорически.
Когда в апреле бросала колбу, хотела написать на всех языках жителей Чёрного моря: румынском, болгарском, турецком, английском, русском… а потом заплыть далеко-далеко на яхте в море. Но муж решил, что прогулка на яхте – это наш «незакрытый гештальт», гейс возвращения. И потому бросила в море всего лишь с волнореза.
Сочинский приятель пишет:
«Давно читаю Маяк, и всё не было повода написать в ответ. Но после 1-го сентября запретов – вот, повод появился! Я живу в Мацесте, вокруг нас много диких пляжей, где все гуляют с собаками. Приезжайте, я отвезу туда вас с рыжим» …
А мне представляется – так живо и ярко, будто наяву: июльскими штормами и ураганами мою бутылочку выбросило на берег, ил на стекле, размытый текст не прочитать, но виден адрес сайта (помню, по три раза обводила его ручкой – чтоб уж точно читался).
Вот за этим мы все и пишем. Ищем единомышленников, способных осуществить наши мечты. И пусть не из моря мои послания вылавливают, но сеть по большому счёту и есть море.
«А вообще у нас сейчас вот так», – добавляет он и скидывает видео-открытку из Сочи.Today: местные бродячие псы блаженно растянулись на пляже. Бархатный сезон…
Я и правда верю: мы живём затем, чтобы писать друг другу письма. Длиною в жизнь.
9
Хлещет дождь, потоп на улицах. Переношу Беса через лужу на руках: со своими короткими лапками он бы не выплыл. Сразу вспоминаются фотографии февраля 2022-го: маленькие люди по хрупкому мостику из-под завалов тащут на себе громадных овчарок и лабрадоров. Мы в ответе за тех, кого приручили.
И укоризненный взгляд родственника во время застолья:
– Если так любите собак, почему не возьмёте из приюта?
Когда мне было лет семь, в наш двор вышвырнули щенка: рыженькая девочка с прозрачными глазами, голодная шарила в помойке – и я притащила её в дом.
Соседи причитали: «какая миленькая, лаечка карельская будет». А выросла волчица. В те годы мой родной район окружали дикие леса, и волки в суровые зимы наведывались в город, а потом по весенней собачьей любви не спешили уходить. Гибридов народилось много, может, поэтому опытные и избавлялись от щенков.
Марта быстро из пушистой игрушки и подружки для игр превратилась в мою старшую сестру: умела выслушать и утешить, слизывая мои слёзы шершавым языком, заботилась, берегла, охраняла на тропинках леса. Я так и бегала с ней беззаботно по самой жуткой глуши, никакие маньяки не страшны: девочка-разбойница с луком за плечами и волчица. Но однажды она, помчавшись на мой зов, попыталась перелететь через живую изгородь колючих кустов – прямо мне под ноги, на поляну. Вот только в густой траве осталась «корона» от тех придурков, что пьют до беспамятства, а потом бьют бутылки и дерутся до крови. И вся поляна после них усеяна осколками несбывшихся королевств. Марта с лёту прыгнула прямо в стёкла. Крови было… целое озеро. С трудом перетянула лапу верёвкой и ринулась через реку за подмогой – на руки мне её было не поднять. Нам с ней тогда повезло: встретила по пути крепких мужиков-соседей, вынесли на руках. А потом бедный папа, кандидат наук хрупкого телосложения, таскал эту Акелу на руках полгода с четвёртого этажа на прогулку, пока лапа не зажила. Вот тогда я впервые поняла: твоя собака – та, которую сама сможешь вынести на руках из любой беды.
А в приюте кто? Крупные двортерьеры – на улице невозможно выжить мелким породам. Старые служебные овчарки – вот, уж кого нужно всю оставшуюся жизнь носить на руках, но не с моим весом. Бойцовские породы: люди думают, плюшевый мишка, а потом не справляются с алабаем. А такс мне в самый раз. Смогу унести далеко-далеко, до самого рая… Бес первый и умер у меня на руках.
Ещё важно совместное детство: всё впервые и навсегда. Так и рождается близость – в совместной памяти, где никого другого не существовало. Наша история. А на приюты мы щедро жертвуем. И кошек бродячих кормим. Хотя Бес так и не понял – зачем, если они нас никогда не будут.
10
Эта осень – сероглазая, туманная, дождливая, но какие краски!
В парке – столпотворение фотографов. Летом были художники на пленэрах. Но на такую осень у них не хватает палитры.
Фотографы щёлкают затворами камер, снимают видео на телефоны, позируют под деревьями, воюют друг с другом на сэлфи-палках. И я думаю о том, что художник, смешивающий краски, прищуривающийся в глубь пейзажа, способен его запечатлеть навсегда – внутри себя. Пусть и не таким ярким, как мог бы на фото. А репортёр соцсетей – выложил свои снимки и забыл. Кружится осень, невозвратные дни…
Тема побега в осень набила уже оскомину. В нулевые я скупала на Кузнецком мосту «справки-больничные» – в те годы там, на толкучке, можно было купить всё: от московской прописки и диплома МГИМО до нового паспорта. Позже бизнес-коучи обучали нас: сбегайте от неумолимых боссов на два-три дня к озеру, в лес, на берег моря… После перезагрузки сможете выжать из себя двойной результат, и все будут довольны. А ещё позже начали принудительно лечить «выгорание». Но тогда я покупала липовые справки – или «хоронила дедушек», которых у меня ни по материнской, ни по отцовской линии никогда не существовало.
Садилась на пригородную электричку – и уезжала в осенний лес, где костёр и с деревьев с пронзительным криком взлетают галки. В поездах меня всегда сопровождала Самостоятельная собака. Она и стала первым моим персонажем, научила меня писать.
«Яркий осенний день. Солнце прочертило длинные линии наискосок, отражаясь от колес поезда и уходя куда-то в даль, в поднебесье. А они все бегали, суетились, словно под крышей Богов. Крыша Богов – это косые линии прощального осеннего солнца.
Вадиму нравилось встречать и провожать поезда. Он знал, что все люди на свете делятся на две категории. Те, что внутри, за вагонным стеклом, они спешат куда-то, и скорее всего, у них интересная жизнь. Счастливые! И те, что на перроне. У них был только этот вечный перрон, пиво и соленая рыба. И дом за полями, и каждый день похож на предыдущий, как черные галки друг на друга на дереве под окном. Поезда стали для Вадима чем-то вроде посланников из другого мира или из мира, где все по-другому. Там, за вагонным стеклом, трепетала и манила к себе жизнь.
– Почему я до сих пор здесь? – постоянно спрашивал он себя. – У перронных торговцев – семьи, дети, и все они хотят есть. Они должны быть здесь. Рыба – их последняя надежда прокормиться. А что держит меня? Каждый год говорю себе, вот продам дом и уеду. Но каждую осень слышу одно и то же: «Пиво! Рыба! Сигареты!»
Рыжая собака ткнулась мокрым носом в ладонь. Это особенная собака – она самостоятельная. У всех собак есть хозяева, или если они бродячие, сбиваются в стаи и стараются жить поближе к людям. Рыжая приезжает на поезде сама, выходит, гуляет по перрону, потом садится в тот, что идет обратно, и уезжает. Даже проводники ее знают, привыкли к ней и никуда не гонят.
И если кто-нибудь когда-нибудь напишет книгу о маленькой тихой станции в захолустье, то главным героем станет именно она – самостоятельная собака.
Об остальных обитателях сказать будет нечего»[3].
Первая повесть – корявая, неумелая, но до сих пор самая любимая. Как первый натюрморт Ван Гога «Капуста с деревянными башмаками»: в письмах к брату Тео чаще всего упоминается, но воскреси мы сейчас Винсента, вряд ли он согласился бы выставлять эту «ученическую» картину. И всё же первенец – это надежда, именно в нём, как зародыш в ростке, заключается будущая «Звёздная ночь». И мои первые тексты привели в жизнь самых прекрасных и удивительных людей, которые меня же саму потом изменили и подарили путь. Всё начинается с первого шага. Просто шагни в эту осень, подыши свободой, и кто знает, куда тебя приведёт лесная тропа.
11
Если автор пишет под своим именем, то и удостаивается он только имени под материалом на обложке. А ghostwriter, чьи тексты можно использовать где и как угодно, за анонимность и молчание получает хорошие деньги.
В 2012-м году я уволилась из креативного агентства и писала такие статьи ради заработка для одного журнала по современному искусству. Однажды меня отправили брать интервью у подпольных художников-призраков, из тех, кто создаёт подделки полотен мастеров прошлого века для частных коллекций. Немногие соглашались поговорить – тюремные сроки грозят за подделку произведений искусства. Когда сдавала материалы в редакцию, возникло чувство, что эта история меня никогда не отпустит. Талантливые художники вынуждены участвовать в криминале, потому что их собственные картины никому не нужны…
В конце концов я написала рассказ «Перелицовка»: из века в век отношение к современникам не меняется.
«Копии обесценивают оригинал, лишают его первозданного света. Творцы прибегали к тиражированию своих полотен, картины за них дописывали ученики. Копиисты, вроде меня, плодили абрисы пустоты, смыслы за пределами сущности. История живописи – иллюзия, оплывающая на глазах свеча, и со временем уже никто не сможет опознать руку мастера. Я не верю ни глазам, ни каталогам, ни заверениям экспертов: многие картины попадают на стены музеев из частных коллекций. Подделки моей кистью украшают гостиные Милана, Парижа, Берлина, Лондона, а собственные дети стоят повёрнутыми лицом к стене в мастерской. Кто наказал их так жестоко и главное – за что? Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Невозможно вообразить, как мадонны Беллини запрыгивают на подножку трамвая или усаживаются, подбирая юбки, в нервно фыркающий авто.
Моим картинам нужен воздух! Им необходимо общество, смотреть людям в лицо. Хочется заботы и восхищения. Но они продолжают подпирать стены, покрываясь язвами облупившейся краски. И кажется, пытке не будет конца. Вся моя жизнь положена на плаху безвестности, она и есть неумелая подделка.
…Да, я не могу творить, как мастера эпохи Возрождения, потому что живу в иное время. Не могу видеть мир их глазами. Но я могу повторить их путь. Выживает в искусстве тот, кто создаёт новое искусство. Новый язык, новую форму».
В Милан я в тот год тоже ездила – на литературный фестиваль. Мы жили в частной гостинице, которая больше напоминала старинный замок и арт-галерею. Вилла Сан-Карло Борромео. А ещё мне достался люкс с балконом – и самой дорогой картиной в коллекции музея. По ошибке: в люксе должна была поселиться поэтесса – и депутат госдумы, но у нас с ней фамилии различались одной буквой, и заселили меня. А потом уже стыдно было организаторам менять нас местами. «Вот и радуйтесь молча», – шипели они на нас с Аней.
– Есть в мире справедливость! – не уставала повторять Аня, выходя на балкон полюбоваться старинным фонтаном, где по ночам пели тритоны.
…Аниными стихами на фестивале зачитывался сам Евгений Рейн.
12
– А давай, ты будешь…
Играют дети во дворе. Улыбнулась, внезапно вспомнив Георгия.
…Когда автор вечно стучит в закрытые двери, приглашение от издательства звучит как на бал во дворец для Золушки. Евгения Жмурко сама написала мне когда-то, обнаружив мои тексты в сети. Первые рассказы вышли в её журнале, как и книги в издательстве «Зарубежные задворки», позже работала там редактором. Евгения надеялась со временем передать мне издательство, но я уже тогда чувствовала внутреннее сопротивление. Хотела построить свой маленький новый дом, а не ремонтировать чей-то многоэтажный старый. Мы плохо расстались, так до конца и не поняв друг друга; думаю, даже умирая, она не простила мне предательства. Но я верю, что отказавшись от наследства, выбрала единственный путь из возможных – быть свободной, быть собой. Работать с молодыми перспективными авторами, а не выслушивать жалобы на судьбу тех, «кто пил с Бродским». С ним кто только не пил, судя по количеству мемуаров…
Но в десятые мы ещё дружно делали журнал, издавали книги и всячески помогали друг другу.
И вот – звонок от нее по скайпу:
– Ты должна встретиться с одним автором, я передала ему твой номер телефона, позвонит.
– А чего он хочет?
– Ох, не знаю, за два месяца мне так и не удалось это выяснить. Но он каждый день мне звонит! Всякий раз в разное время, и всегда – будит, как только засну. Ты же знаешь, я стара, работаю урывками: подредактировала тексты с утра, легла спать в полдень, потом под вечер, потом в ночь. А он… человек-фонтан, после него не заснуть вообще. Ты не представляешь, что такое бессонница! Вы же в одном городе живёте, ты умеешь выслушивать людей, встреться, поговори с ним, может, поймёшь…
Фамилия у него была нечто среднее между Ленский и Вронский. Люблю такие фамилии-прилагательные, звучат, как псевдоним кинозвезды.
– Я хочу, – сказал он, встряхнув копной воронова крыла кудрей. – Великую книгу! Я режиссёр театра для детей, но мне и взрослым есть что сказать.
Достал внушительную папку с распечатками: вот, детские сказки, мюзикл, три пьесы, пять рассказов… – и всё это надо объединить в один проект. Здесь как раз на толстый том набралось.
– Это невозможно, читательские аудитории будут разными.
– Но… если по отдельности, то будут тонкие книжицы, а я хочу большую-пребольшую!
– Итог всей жизни?
– Да! Вот ты меня понимаешь!
– Только кто это будет читать?
Задумался.
– Да, ты права. Никто не будет читать какого-то там режиссёра детского театра…
Дело не в этом, хотела сказать, просто разные люди читают разные книги. Но его глаза уже вспыхнули, как угли в костре:
– А что, если нам вместе придумать биографию автору? Личный бренд, так это называется? Если автор звезда, у него купят что угодно, ведь так?
– Теоретически. Биография автора должна быть интереснее его книг, иначе черпать будет неоткуда, так меня учили.
И началось… Штаты и Дальний Восток, шпионаж на ФБР и контрабанда полотен великих мастеров, сочинение симфоний и спасение вымирающих морских звёзд и каланов…
Солнце устало. Закат. Я старательно подпирала подбородок рукой, чтобы избежать шаблона падающей на стол челюсти.
– Ну как?
– Ты приключенческий роман сочинил только что. Большой – внушительный по объёму. Запиши подробно – и никакой биографии автору не понадобится. Будешь гордо вздёргивать подбородок, напускать на себя таинственный вид и кивать: обо мне всё расскажет моя книга.
– Но я не смогу один написать… Ты же поможешь?
– Я не сильна в перипетиях сюжета, но есть такой роман «Стилист» у Александры Марининой, вот я по этой части. Сперва напиши сюжет, а я потом подумаю, как подать.
Из кафе шагнули уже в жаркую летнюю ночь. Пахло жасмином. Над головой мерцали звёзды. 2015-й год, июль.
Он всё сиял глазами и повторял:
– Провожу тебя сейчас до метро – и сразу за стол писать! Не остановлюсь, пока не допишу – и сразу пришлю тебе.
Евгения и неделю, и месяц, и полгода спустя благодарила меня за то, что высыпается.
Десять лет прошло, от него ни весточки. Неужели до сих пор пишет шпионскую одиссею? Но даже если бросил на полуслове и вернулся в свой театр, то детям там точно никогда не бывает скучно.
Задумалась с грустью: сюжет – это то, что можешь себе позволить. Если в жизни стараешься обойти острые углы, то и в прозе герои твои не покорят ни Мауна-Кеа, ни Северный полюс. Не спасут ни одну морскую звезду – и ни одной не откроют в небе.
13
День рождения Ли.
Он как-то сказал: не люблю, когда сокращают имя. И так я называю его мысленно, вслух – только полным именем, как просил.
И ещё про день рождения свой рассказывал: мол, только полный неудачник 13-го в мир приходит.
– Тринадцать – это четвёрка в сумме. Посмотри, все банки логотип делают квадратом. Четыре угла, символ дома, стабильности и достатка.
– Ха-ха, то-то я за год третью страну меняю…
Я завидовала ему тогда, тоже хотелось зимой жить у моря. Если честно, это он и подарил мне мечту перелётных птиц. Окрылил. И глаза у него – тоже цыганские.
Его мама вышла замуж за немца в девяностые, до восемнадцати лет жил с ними, а потом виза иждивенца кончилась, с тех пор вынужденно переезжает туда-сюда.
– Как я скучаю по нашему влажному воздуху! – писал из Марокко.
Я тогда мечтала о Танжере, а потом уехала зимовать на противоположный берег в Сорренто… Но это уже после того, как открыла своё дело, выкрасила паруса агентства в алый цвет и танцевала под декабрьским ледяным дождём в Москве.
Русский Stil, мой первый международный фестиваль в Германии, подаривший мне столько новых друзей. Вынырнула туда прямо с больничной койки, как с самого дна взлетела. Первыми клиентами новые друзья и стали. А Лада с Ли с расстояния лет как первая творческая семья вспоминаются.
– Все эти высоколобые поэты и писатели думают, я невежественный клоун.
Но это Ли научил меня мудрости, что правит сейчас мою жизнь: никогда не соглашайся на меньшее, бери ровно то, что хочешь – то, что по-настоящему твоё.
– Отец твердил: либо университет, либо армия, а я хотел заниматься музыкой…
В древней системе архетипов: Сирота, Простодушный, Воин, Искатель, Творец, Правитель… Шут – самый мудрый. У меня поровну Правителя и Творца (агентство и творчество), но пока силён Искатель, наверное, не нашла себя, и самое главное открытие ещё впереди. И я до сих пор, почти в полтинник, прокачиваю в себе Шута, чтобы обрести свободу человека мира, которая была дана Ли изначально, от рождения.
Где-то он сейчас? Впрочем, в нашем мире мы все друг от друга на расстоянии щелчка мыши в соцсетях. В Тайланде вот-вот кончится сезон дождей и начнётся лето. Он нашёл свой тропический рай, где все танцуют, а музыка ценится выше хлеба.
Пора и нам с рыжим собираться к морю.
14
Помимо лекарств от простуды прописали магний от бессонницы. Дня уже через три проснулась с восхитительным чувством, что не помню ночь. А последние ночи смотрю сериал снов…
Живём в доме у моря по ту сторону времени. Маленький песчаный пляж, зажатый между двух скал. Горная тропинка в заброшенный яблоневый сад, куда мы с рыжим иногда поднимаемся, покачаться на старых скрипучих качелях. Дом с панорамными окнами на море и маленьким эркером, где примостился письменный стол. На первом этаже – спальня, кухня, гостиная с библиотекой и камином, на втором – мастерская. Гостевую комнату решила не создавать, гостей мы не ждём, а если поселятся привидения, пропал дом… В гараж можно выйти прямо с кухни: машина нырнет в тоннель горы, к которой прилепился наш дом, и выедет на шоссе. Вверх – дорога в ближайшую деревню, за козьим сыром, вином и фруктами. Вниз к побережью шоссе ведёт к причалу, откуда паром везёт нас в маленький, но шумный городок, похожий на мой Белый город: мощёные средневековые улочки, кафе с огоньками и живой музыкой, лавки, толпы туристов. Днями мы у моря, потом в мастерской, вечерами книги читаем у камина. По выходным блуждаю по городу, чтобы подслушать в разговорах чужестранцев вести издалека…
– И так целую вечность? Никаких перемен? – спрашивает муж.
– Я могу менять погоду. Сегодня, например, июль, и Бес радостно плещется в прибое, завтра будет мой созерцательный февраль со штормами и облаками цвета пепла роз, а послезавтра включим за окнами дожди ноября и будем целый день нежиться у камина.
– А мастерская тебе зачем?
– Надо же на что-то тратить время. Сегодня проведу на холсте прямую линию горизонта, над ней нарисую круг, а под ней зигзаг отражения солнца в море. Если у меня в запасе вечность, можно научиться писать марины не хуже Айвазовского. А ещё можно смешивать духи, плести браслеты из бисера, заняться гальванопластикой, делать украшения, да и посуду в дом тоже можно свою: поставлю гончарный круг – и создам себе самую ароматную кружку кофе. Когда время бесконечно, можно перепробовать все хобби и занятия, на которые его не хватало при жизни из-за работы.
– И куда всё это девать?
– Лучшие картины повешу над камином или обменяю, как Ван Гог, на новые краски и чистые холсты, неудачными буду камин топить. А ещё у меня будет страничка в Лавке мастеров, буду там дарить свои работы. Деньги ведь в безвременье не нужны.
– Духам?
– Духам тоже нужна красота, хорошее настроение и немного нежности. А ещё они, как и люди, верят в талисманы судьбы. Я каждой вещице придумаю историю-оберег. А они мне из благодарности будут писать пламенные письма, чтобы ни дня в вечности не чувствовала себя одиноко.
– А мне что делать? Я свихнусь сидеть вечность на одном месте.
– За пределами времени все эпохи сосуществуют: можешь в крестовый поход отправиться, в кругосветное плавание под парусами, на Луну полететь, как Армстронг …
– Я тогда лучше в Японию эпохи династии Токугава. Буду мечи ковать самураям. Добрые, из тех, что не смерть несут, а передаются как реликвия из поколения в поколение.
… Так и живём. Кресел у камина поставили два. Пока муж странствует, там Бес греется, свернувшись клубком. И в мастерской обустроили печь для ковки мечей самураев. Бабушка говорила, каждой вещи, всего-всего в доме должно быть по два, чтобы не остаться в одиночестве. Но пока в своих снах я вечная Сольвейг у огня…
15
Стая мокрых голубей жмутся друг к дружке на карнизе. Среди темно-сизых опять один с белой грудкой. Если посмотреть в окно на двор сквозь серебристые гирлянды дождя, детская площадка в сполохах света фонарей кажется цыганским шатром. Горят костры, танцуют люди. Голос семиструнной гитары влетает в приоткрытое окно. От костра отделяется знакомая фигура цыгана. Он начинает причудливый танец с факелами, приближаясь к моему окну. Я чувствую, как внутри разгорается жар. Он ждёт, что я дам ему имя. Он хочет, чтобы я села за ноутбук и написала его историю.
А мне пора принимать жаропонижающее и ложиться спать. Я не пишу историй, если не уверена до конца, что мои герои не только родятся, но и выживут.
16
Когда работаешь на дядю, можно сунуть ему липовую справку. А когда на себя… нет безжалостнее босса на свете. Свою работу, как и ремонт, невозможно завершить. И это чувство неостановимого колеса заказов, от которых «нельзя отказываться». Будто вечно что-то пытаюсь наверстать и в тексте, и в жизни.
Надо устроить себе побег в осень, иначе книгу не допишешь. В четырёх стенах разве что описывать узоры на обоях, да и тех нет – стены однотонные.
Выпить двойную дозу парацетамола, закрыть ноутбук, как дверь в несуществующий офис – и сбежать в город огней. Соединиться с сердцем никогда не спящей Москвы, с солнцем энергии, спрятанным в недрах города.
Столешников, мой переулок Угасающих фонарей, теперь как сияющий мост в темноте. Неоновые отражения витрин в брусчатке, море огней, факелы, дымящиеся котлы с глинтвейном, даже тыквы светятся. Мой город огней отвоёвывает себе пространство света у тёмного октября.
Уютно светятся окна кафе, стою под ними, как призрак, которому никогда не попасть внутрь.
«Смотреть сквозь запотевшее стекло с улицы в надежде увидеть огонь. Огня не увидишь, только неясные тени, отбрасываемые пламенем. Они не греют, греет лишь воспоминание об огне, ожидание того, что он всё же горит в камине, и ты веришь, что возвращаешься в тепло родного очага, но на самом деле остаёшься мёрзнуть под окнами, не смея войти»[4].
Надо мне самой купить деревянную лампаду взамен птиц на закате, разбившихся в мае. И зажечь её на окне.
17
Перед тем, как заболеть, купила аромат лавровишни на осень… Так ни разу и не воспользовалась. Отложила до моря. А сейчас стою в Камергерском – и понимаю, что даже вывеску парфюмерного магазинчика не могу прочитать, как в жизни. Не духИ, а дУхи. А внутри в маленьких ярких коробочках продают духов: на счастье и на беду, в дом и в дорогу, для детей и взрослых, для друзей и врагов, дневных и ночных, добрых и злых… Разных.
И хорошо бы, чтобы дух сам выбрал хозяина, это приносит удачу. Если правильно ставить ударения – возможно всё.
18
– Смотри!!! – подпрыгивает муж во дворе.
Я в замешательстве замираю на месте, он разворачивает меня на 90 градусов лицом к дереву и, обхватив шею рукой, задирает вверх подбородок.
В ветвях нашего каштана у самой верхушки застряла метла! Дворник бы не докинул так высоко. Стоит поверить в волшебство, как в твой дом заселяются ведьмы…
– Летела, наверно, с пятничного шабаша, – шутим мы. – Коктейль-апироль-апироль-шампанское-коктейль-текила – бууум!!! Врезалась. А дальше – как в анекдоте: домой-домой-домой, пешком-пешком-пешком, а метлу завтра заберу. Парковка для мётел в Москве пока бесплатная.
Какая-нибудь Эльвира, повелительница тьмы. Был такой популярный фильм в моём детстве.
Забавно, что в жизни я встречала только одну женщину по имени Эльвира. И была она весьма серьезным писателем исторических романов. Интересно, как у нее жизнь сложилась в двадцатые? Полистала Телеграм: сначала отчаяние, потом – психология, как у всех, архетипы те же, фэнтези, потом попытка объяснить происходящее в обществе при помощи этих самых архетипов, канал на Ютуб набирает подписчиков сотни, тысячи, уже почти 100 тысяч, а материалы откуда брать? Правильно: из своих же заброшенных романов. Всё, паззл сложился. Она пишет новый – историю сегодняшнего дня. Волнуется, что из кресла в Калифорнии, но я чувствую, как учащается пульс: да, это то самое! Она вернулась к себе. И ее отстранённость как раз преимущество, как взгляд на лабиринт сверху, не «между двух стен», не из боли или молчания, а с другого материка. Бегущий за ветром Хосед Холлейни в родной Афган, а Сын Повелителя Сирот Адам Джонсон в Северную Корею тоже летали в «опасную экспедицию» из свободных США. И не в бытовых деталях дело, а в художественной правде.
Задумалась, как много мы делаем бесполезного, но именно эти поиски, как ложноножки амёбы ощупывают действительность – и возвращают нас на путь. Наблюдая за ней в сети, я будто тоже сверху вижу, как красиво подчас складываются неудачи в единый узор миссии и смысла – и преображается сама героиня, ощутив под ногами свою тропу. В этом – истинное волшебство. Любой участок пути важен: ошибки, промахи, бессмысленные занятия – с расстояния лет всё сложится в идеальную карту жизни.
19
В 2020-м году пандемии мой день рождения пришёлся на режим самоизоляции, но поскольку мы уже привыкли всё переносить: даты, дела, отпуска, праздники…, то исполнился он осенью. А в подарок я всегда жду приключений. Давно мечтала побродить заповедными тропами Ботанического сада… Муж всю весну и лето делал дизайнерскую книгу по истории садов для Университета МГУ, и вот, мечта сбылась. Даже экскурсию провели по альпинарию. Фантастическое чувство: связь времён года – и проникновение пространств: Азия, Америка, горы Кавказа – ароматы цветов и горный воздух. Как Маленький принц, стоишь на горке и видишь вокруг своей планеты все стороны света.
Обратно возвращались через корпуса МГУ. Рыжая-рыжая осень, охапки листьев в аллеях. И так мечталось прожить альтернативную – идеальную – жизнь. Учиться где-нибудь в уединенном месте посреди осени и не «профессии, чтобы потом на жизнь зарабатывать», а изучать то, что на самом деле интересно: искусство, литературу, ландшафтный дизайн садов… С горящими глазами погружаться в исследование музыки языка или световых пятен на полотнах старых мастеров, времена цветения… – и видеть, как сад пылает яркой листвой в ответ…
– Ботаник – не лучший выбор профессии для мужика, – сказал после о нашем экскурсоводе муж.
– Зато очень счастливый, – ответила я.
20
Хочу горячий завтрак. Хватит уже йогуртов с фруктами, знобит, а лето не вернуть, как ни старайся. Надо достать грильницу. Да, с верхней полки кухонного шкафа…
Не дотянуться, со стула – тоже. Пристыженная, зову мужа.
Чувствую: будто даже в быту тебе намекают, женщина, ничего-то сама не можешь.
– Ой, отойди, сейчас я нам бутербродов намучу! – радостно потирает руки муж. И берётся за своё любимое дело – колдовство с едой из холодильника. А я хотела пресные тосты разогреть всего лишь…
В торговом центре, куда иду в книжный на второй этаж за новым блокнотом, сталкиваюсь с мусульманскими жёнами. На одной – розовый хиджаб со стразами и джинсы – разорванные, с голыми коленками (и не холодно!); на другой – никаб. Идут под ручку, болтают о своём, о женском. И я вдруг вспоминаю старую знакомую, почти подругу – из Иордании. Она лавку держала, бизнесвумен. Но к клиентам выходила за прилавок в никабе. Я тогда не понимала: доверие – это взгляд в лицо, чтобы эмоции считывать, лицо должно быть открытым, если хочешь, чтобы поверили на слово. А в никабе – как? Но ты сама ведь привязалась к ней, правда?
– Доверие – это репутация, – просветила она меня. – А лицо женщина вправе как открыть, так и скрывать. Я вот, когда открывала, вечно болела потом. Мне проще в тайне. А молодые девчонки – им лишь бы ветер в волосах. Каждой из нас – своё.
Дома читаю заголовки СМИ: «Сенсация в небе над Орионом. Учёные впервые увидели тайного спутника Бетельгейзе».
Сиварха – молодая звезда, похожая на Солнце, она и Бетельгейзе родились вместе около 10 миллионов лет назад, как сёстры. Гигант Бетельгейзе прожил жизнь в ускоренном темпе и уже близок к финалу, а его младшая сестра только вступает в зрелость. Теперь, когда тайна спутника раскрыта, Бетельгейзе выглядит не как умирающая звезда, готовая вспыхнуть сверхновой, а как часть редкой космической драмы – истории о конце и начале, о гиганте и его крошечном, но удивительно живучем компаньоне.
Да уж, во времена гибели динозавров выживают маленькие ящерицы. Живите в тайне! И почаще просите о помощи, потому что просить – это проявление силы, а не слабости. Близкие всегда рады помочь, а бутерброды мы в тот день и на обед доедали.
21
Живой журнал напомнил: посмотрите, что вы делали в этот день. Октябрь, десять лет назад.
Поездка в охотхозяйство и пятизвездочную гостиницу с концертом от Международной гильдии писателей. Мы выступаем со стихами перед высокопоставленными гостями отеля, а нас потом кормят шашлычком из только что подстреленного кабанчика.
Муж, прочитав приглашение, разбудил меня в то утро за полчаса до будильника: не дай бог, проспишь. Читала стихи со сцены в полуобморочном состоянии: я и так сцены боюсь, а тут с утра не ела, а за сценой уже тот самый пьянящий аромат …
– Риточка, ты такая светлая, неужели пойдешь есть труп невинно убиенного животного? – обратилась ко мне старушка из группы поэтов, похожая на шестнадцатилетнюю девчонку. – Пойдёмте лучше постреляем из лука.
Голодные поэты устремились в столовую, а старушка-девчонка стояла в проёме двери совсем одна. И мне стало стыдно бросать ее вот так, одну посреди толпы, следующей в противоположную сторону. Хотя муж меня и отпустил в нашу субботу туда только ради кабана на вертеле. Я оглянулась на двери столовой, ещё раз вдохнула этот пряный аромат свежего мяса с дымком. И поплелась за ней в тир, ругая себя по дороге, мол, за тридцать уже, а всё личные границы выстроить не умеешь, сказать «нет» незнакомкам.
Пока они ели, мы стреляли. Старушка-девочка рассказала мне, что можно на одних овощах и зелёном луке протянуть зиму, если «праной питаться»: Вселенная всегда даёт тебе достаточно сил и энергии, если дело выбираешь верное – по себе.
Лук в моих руках будто ожил: все выстрелы в десятку. Прирождённый Робин Гуд.
– Арбалет не хотите попробовать? – спросил мастер.
Ни одного попадания. Просто с автоматом я ничего не чувствовала, не присутствовала в выстреле. Ни поправки на ветер, ни медленного натягивания тетивы, когда ощущаешь каждую мышцу, каждую клетку тела…
– Теперь ты знаешь себя, – сказала волшебная старушка. Арбалет – это механизм, заранее запрограммированный выстрел. Кому-то так удобнее, меньше сил, меньше затрат. Но не тебе. Никогда не отдавай свой выстрел в чужие руки.
С тех пор я храню ее истину. Только я сама натяну тетиву своей жизни – с поправкой на ветер.
А несъеденные кусочки кабана мне упаковали с собой в контейнер – муж вечером был счастлив. Я не сказала ему, что так не и попробовала мяса на углях, но было ощущение, что полна до краёв.
22
Наш день свадьбы. Пара неразлучных лебедей, счастливое число невзначай.
Помню, муж спросил, уставившись в витрину свадебных платьев:
– Как думаешь, тебе пойдёт? Похоже на облака Миядзаки…
В витрине было выставлено свадебное платье, напоминавшее скорее снеговую тучу, в таком не то, что ходить, стоять прямо не получится… А на цену лучше вообще не смотреть.
– Нет! – тут же завизжала я.
Слава богу, муж и в двадцать лет обладал мудростью и умением задавать вопросы: ты замуж за меня не хочешь или тебе платье не понравилось?
Мы в те годы вполне счастливо жили в квартире без ремонта, где кроме дивана в темноте ничего не существовало. Возвращались с работ, ужинали на скорую руку, а потом он клал себе на живот ноутбук с фильмами Миядзаки — и мы уносились в волшебный мир. Но наши родители были реалистами, капали и капали на мозги. И осень тоже была чересчур дождливой… Мы мечтали об отпуске в тепле, но по закону нам светил лишь «медовый».
– Я не хочу тратить время и деньги на бутафорию: платья, лимузины, рестораны для родни… Давай жить по-настоящему. Просто распишемся – и улетим к морю?
Так мы и решились на побег. В ЗАГС пришли оба в чёрных джинсах и белых рубашках.
– Мы не сможем вас расписать в джинсах в субботу, выходные дни – время платьев и торжеств, – заявили нам. – Не хотите соответствовать, приходите в будний день.
Наша будняя пятница и пришлась на 22-е. Случайное, но счастливое число лебединой верности. В следующем году нашей совместной жизни 22 года исполнится.
Иногда судьба сама назначает нам тот самый день.
23
Осень: болеешь, работаешь – и слова как будто иссякают. Неоткуда их брать, если взгляд упирается в стену. В такое время невозможно не вспомнить и не подбодрить себя: все наши дни – шкатулки воспоминаний. Сегодня, глядя на унылый двор, вспомнила триллер о кипрском мороженщике. Зима 2020-го, жду вывозных рейсов, каждый вечер выходя хлопать в ладоши на балкон апартаментов. В ту зиму изоляции люди что только не придумывали, чтобы быть ближе: выходили в шесть вечера на балкон, чтобы дружно аплодировать закату, устраивали импровизированные концерты. А ещё была история развесёлого мороженщика. Парень объезжал побережье на трейлере: спонтанная пляжная вечеринка с мороженым, музыкой, танцами – для тех, кто «не убоясь законов и штрафов» шагнёт на пляж ночью. Все окрестные дома его ждали, я тоже попробовала его мороженого, как всегда, с вишней. Вся полиция острова охотилась за ним, как за наркобароном. То и дело вспыхивали новости в СМИ Кипра: мороженщик снова ускользнул от наказания… Триллер, который продолжала читать и вернувшись домой, в Москву. Парня так и не поймали. И сейчас я всё чаще задумываюсь, что лучше: рисковая радость или безопасная депрессия, вызванная запретом жить здесь и сейчас? Ведь кто знает, возможно, другой ночи уже не будет.
24
Сижу у окна, пью кофе с шоколадом. Вдруг на окне – синица. Прыгает, стучит. Птица счастья…
Опять вспоминаю синюю обложку «Невы» и Наталью Анатольевну Гранцеву. В Неве, пишут знакомые писатели, – новые люди в редакции, всё переменилось. Некуда мне больше отправить свои истории, может, поэтому я и не спешу их писать. Но кормушка синим птицам обещана, значит, нужна здесь и сейчас. Не важно, как меняются законы жизни, всякий раз засыпая им корма на зиму, я буду помнить лучшего редактора севера всех времён.
Потому что рядовые редакторы думают так: текст, конечно, важен, но выбираем мы по именам. Чем чаще имена авторов звенят, тем быстрее мы распродадим журнал или сборник. Эффект Матфея сработает: имущему (известному) прибавится, у неимущего (молчащего) отберётся. Состоявшиеся имена в социуме важнее открытия новых и уж тем более – их художественной правды. Авторам твердят: лепи личный бренд, копи репутацию, чем больше тебя в литпространстве, тем скорее позовут в новые проекты. Только успевай: сегодня пишем о традиционных укладах и семейном счастье, завтра – пацанские слова о «правде в силе», послезавтра – о тракторах и ракетах… Сборник за сборником. Только следи. И пиши на заданную тему.
Догадываетесь, кто так работает? Копирайтер в рекламном агентстве.
Помню мастер-класс от «ведущего издательства страны», в десятых ещё.
–Пишите на востребованные темы. Вот сейчас модно «50 оттенков серого» и профессиональные байки. Поскольку врачи всем уже надоели, ну … напишите порнуху про водолазов. Или вот ещё – хоррор. Поваренная книга маньяка-каннибала у нас тоже хорошо продаётся.
– А вам не стыдно такое издавать? – тянет руку с галёрки девочка-поэт.
– Нам?! Нет!!! Это же бизнес!
Тогда у них был бизнес, сегодня – пропаганда. Человек обыкновенный, рефлексирующий – герой нашего времени – не нужен никому…
И только Гранцева всегда отвечала на письма новых авторов. И не скупилась на мудрые советы. Не солжёт лишь душа поэта – слушайте внутренний голос, а не хор критиков или воздыхателей. Учитесь властвовать собою: текст должен отлежаться в столе – остыть, чтобы душа ваша предстала перед редактором в трезвом уме и твёрдой памяти. И главное – творческий путь ни для кого не предопределён, верьте в себя, учитесь жить и писать.
Кормушку синицам я ставлю каждый год, потому что литература – это и есть путь в поисках счастья. Я надеюсь найти своё. В тексте или за его пределами. А счастье нужно подкармливать.
Кафка пишет: «Грешны мы не только тем, что ели от дерева познания, но и тем, что не ели от дерева жизни».
25
Встретили с рыжим в аллеях парка старого знакомого. Парень в инвалидной коляске покорял летом вершины яблоневого сада, а когда садился моторчик, всегда находились добрые люди, чтобы отвезти его на бульвар, где живёт, километра три.
– Купите авторскую открытку! – кричит мне издали.
– Ого, – говорю, подходя ближе, – бизнес открыли?
Парень этот всегда для меня был символом и источником оптимизма. Уж он-то точно всё преодолеет. Любой спуск и подъём. А если нет, рядом окажутся те, кто готов помочь. Он не боится, наверное, ничего. А в глазах отражается ясное небо…
– Выбирайте!
На первой же – корабль под белыми парусами. Сразу вспоминаю, как купила свою статуэтку парусника в сувенирной лавке под названием «Счастливый», когда ещё только открывала агентство и совсем не верила в себя. Как красила акварелью белые паруса в алые, чтобы как у Александра Грина: чудеса – своими руками. Как незаметно пролетели десять лет творчества и борьбы за чужие слова и проекты. Будто жизнь прожила в один миг, глядя на открытку.
Скинула деньги: спасибо вам за счастливый знак!
Но он уже взлетал в наш яблоневый сад на горке.
Верьте в приметы! Когда плохо, Вселенная найдёт способ нас поддержать, главное – продолжать карабкаться на свою горку, в свой райский яблоневый сад. И кто знает, быть может, мы застанем там ещё спелые яблоки.
И ещё одна счастливая примета сбылась: вспомнила, что, когда ездила к Марии, на станции Площадь революции на книгу Мастера кто-то положил красный цветок.
26
13 авторских листов уже в моей книге года, опасаюсь, что мягкий переплёт не выдержит, зато электронная версия способна вместить любое пространство слов. Плюс целый том рецензий на чужие книги и 100 метров погонного полотна редактуры за почти год.
(Помню, Евгения всё спрашивала меня: когда уже роман допишешь? Три года – как слона рожаешь. Только карликового – 9 авторских не роман, а новелла.)
Всё, говорю себе. Осень – время кино, и пусть дождь плачет снаружи, дома будет тепло и смешно, и по старинке аналогово романтично. Выключаем ноут. Включаем экран на стене.
– Да весь смысл литературы сводится к тому, чтобы дорасти до состояния жука и начать потреблять мадленки! – смеётся с экрана Вуди Аллен.
Раньше я испытывала вожделеющих меня на гламурных вечеринках, где была вынуждена присутствовать как подневольный креатор, скукой.
У мужчин бывает такой взгляд… гремучая смесь между оленьим во время гона – и охотника, который в этот момент передёргивает затвор ружья. У жертвы есть только один выход – измотать охотника, запутать следы, чтобы сам отстал. Ничего не требуется, просто с восторгом рассказываешь о тех, в кого влюблена. О Кафке. О Марселе Прусте. Если стаканы ещё не унесли с твоего стола или из пространства за барной стойкой, а покачивают в воздухе, с надеждой заглядывая в глаза, можно поговорить о человеке без свойств Роберта Музиля или о героях романов Элиаса Канетти.
Если скука не отгоняет – включаем отвращение. Берроуза, например. Или – сразу Чарли Буковски, с его сеансов обычно уходят все. Никто не верит, что женщины вообще такое читают, хотя как раз его роман с одноимённым названием помог мне себя понять и принять.
Или вот – любимое:
«Автобус катился по узкой полоске бетона, выступающей из воды. Никаких боковых ограждений не было. Не было вообще ничего. Водитель гнал свой автобус по узкой бетонной полоске, с двух сторон окруженной водой, и все пассажиры – двадцать пять человек, или сорок, или пятьдесят, сколько было – доверяли ему»[5], – всю жизнь ощущаю себя таким водителем.
– Мы с тобой будем жить долго и счастливо, если я не буду читать книги, которые читаешь ты, – заявил мне муж на втором или третьем свидании.
– И тем более я не буду читать книги, которые ты пишешь, – повторяет на протяжении лет нашей счастливой семейной жизни.
– И правильно, – отвечаю я. – У тебя дежавю начнётся, если всё, о чём рассказываю тебе, о чём мы спорим на прогулках или за ужином, ты начнёшь ещё и перечитывать.
27
Юная блондинка в чёрной куртке и широких брюках с геометрическими узорами мандал берёт коктейль, пачку сигарет в магазине – и шагает за порог в свет от фонарей. Будет бродить одна под дождём до глубокой ночи и писать стихи. Я будто только что встретила своё отражение двадцатилетней давности.
Некоторые люди для нас и правда, как зеркала. По ту сторону времени или истории.
В Киеве, как в зазеркалье, живёт хрупкая женщина за сорок с маленькой шоколадной таксой. Когда-то мы встретились заочно на страницах литературного журнала, с тех пор я читаю её в запрещённой соцсети. Я в Photoshop рисую обложки для книг, она – пишет картины маслом. Я издаю детские книги – она пишет сказки. Мой рыжий сорванец, солнца ребёнок, носит простое прозвище по характеру – Бес. Её умудрённый тяжёлым опытом выживания, окраса тёмного шоколада такс назван в честь философа. Она пишет рассказы в толстый российский журнал как последнюю молитву – я читаю и молча молюсь за неё. Я пишу свою книгу, а она – свою. Книги – с разных берегов истории. О мире, который мы изменить не в силах. Где она вынуждена считать ступеньки вниз, в темноту подземелья, а я – шаги по лесу в одиночестве и молчании.
«В квартире +12, скоро зима… Не все могут уехать, но могут хоть рассказать об этом», – пишет она. Я выхожу в сеть по тонкому мостику VPN только ради неё: жизненно важно знать, что они с шоколадным философом здоровы. Потому что, если связь оборвётся – вместе с ними погибнет и самая важная часть меня.
28
Сырая взвесь в воздухе, простудные хрипы, пробки, неприязнь к ближнему и вечная толчея, где все поневоле притиснуты друг к другу.
На кассе Ароматного мира – мат, как на захолустных полустанках с лотками «Пиво-рыба-сигареты!!!», а поезд в лучшую жизнь уже набирает ход…
Но ты успел вскочить на подножку. Ты в золотом городе, в земном раю, дружок, расслабься. Но нет.
В какой-то момент вдруг осознаю: Витгенштейн прав, язык создаёт реальность. Вокруг меня – агрессия. А снаружи, на улице – дождь. И Камю был прав: человечество спасёт не совесть, а стыд. Обойдёмся без согревающей фляжки коньяка на этот вечер, лишь бы тихо стало – в душе, и в мыслях.
Прихожу домой с пустыми руками, а на пороге муж танцует.
– Я нашёл тот самый первый наш перевод Миядзаки!
И это – прорыв. Перевод, что сейчас в кинотеатрах показывают – уровня Дома-2 ТНТ. Не смогла пересмотреть, а старые сгорели с первым ноутом.
– Я вспомнил ваш язык – видеомонтажа: это сейчас всё в mpeg, а тогда мы в avi смотрели.
– Да, несжимаемые файлы. Умничка!
Запускаю фильм, как воздушного змея в небо… – и с первых строк ныряю в волшебство. Оказывается, даже самая великая картина без закадровых слов мертва.
Вспоминаются слова Норы Галь: «Переводчик – это бог: ведь он создаёт понимание из непонимания».
И думается о людях, которые говорят вроде на одном языке, но так далеки и никогда не поймут друг друга, не станут своими. «Мои люди» не те, у кого паспорт на моём языке, а те, кто разделяет мои ценности. С обитателями полустанков мы говорим на разных языках – и глупо объединяться вокруг лозунгов.
А ещё о том, что на самом деле безмолвие – это не провал на сцене и не когда «тебе отказало ещё одно издательство», а когнитивная смерть. Мы страдаем не из-за отсутствия признания или наград. А потому что внутри помимо воли на уровне ДНК запускается древняя программа: если тебя не слышат – значит, ты один, и скоро умрёшь. Потому что с точки зрения эволюции, выживание – это племенной уклад, а одиночество – смерть. Тебя давно «вычеркнули из всех списков», ты не существуешь…
… И только письма читателей возвращают к жизни. Хорошо всё-таки, что я научилась делать сайты и создала Маяк, чтобы писать там послания в море сети. Их всегда кто-нибудь да вылавливает.
29
Эта осень – поражение желтизной. Каштан за окном аж фосфоресцирует ею. Никогда раньше не видела столь яркого жёлтого цвета. И нескончаемый дождь…
Подросток на глухой серой стене автостоянки жёлтой краской из баллончика рисует улыбающееся солнышко, как на картинках моего детства: «пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет мир». Будущий Бэнкси. Так и хочется поставить подпись: «Весна неизбежна».
Натягиваю капюшон от дождя. Бабушка любила повторять: нет плохой погоды, есть плохая одежда. Да, и погоду, и мир вокруг можно изменить – своим восприятием. Полюби дождь и одинокие прогулки в лесу. Ты творишь свою жизнь шаг за шагом здесь и сейчас, и ничто извне (ни политика, ни погода, ни чужое мнение) не вправе лишать тебя этого.
30
Московский Дом Книги на Арбате.
Перед нами в очереди в кассу парочка подростков, светлые, как эльфы. Кассирша вежливо спрашивает у них паспорта. У юных эльфов поникают невидимые крылья за плечами.
Книги теперь у нас продают по паспорту, как алкоголь. Опасное зелье!
– Оставьте книгу здесь, – невозмутимо улыбается им кассирша. – Мы сами вернём её на полку.
Позади нас – пожилая семейная пара библиофилов:
– Вот-вот, смотри! Та самая, из раритетных, зацензурированная – с чёрными квадратами. Мы себе возьмём для коллекции!
У меня есть одна из таких книг, с чёрными квадратами – будто расстреляли страницы. «День» Майкла Каннингема. Об изоляции и отчуждении в мире и семейных ценностях одного тёплого дома начала двадцатых.
– Господи, – шепчет подруга на ухо. – Писать книги здесь страшно, не знаешь, к чему цензура придерётся. Покупать свободный тамиздат – ещё страшнее: как назначат власти спонсором терроризма… В антиутопии Оруэлла живём! Даже не верится, что всё это происходит на самом деле…
– Читай сказки, – советую я. – А книги свои пиши эзоповым языком.
Чтение и письмо всегда были обречены на свободу, а значит, на риск.
С одной стороны, быть не услышанным самому или не понять что-либо важное в прочитанной книге, с другой – быть осуждённым. Иногда буквально.
Но порой только художественный вымысел способен проявить правду жизни, так негатив превращается в фотографию. Метафоры создают новый язык, новые смыслы, а значит, и новую реальность. К тому же в сказках добро всегда побеждает зло.
31
Не успело как следует стемнеть, как зажглись фонари на бульварах. Мне почудилось – в свете фонарей день стал темнее. Может быть, искусственный свет напоминает о приближении темноты?
С каждым годом Москву к новогодним и рождественским праздникам украшают всё раньше. Ещё листья жёлтые не облетели с деревьев, снега нет и не обещают, а уже ёлки громоздятся посреди площадей, гирлянды подмигивают в витринах. Наверное, пытаются отвлечь нас от мрачных мыслей о конце света. Рождество лучше смерти.
Шагаю по бульварному кольцу, а в голове звучат строки из запрещённой теперь поэзии:
«Когда я рассыплюсь в этом
судном взрыве на горсть песка,
собери меня, Боже, заново — не поэтом,
а смотрителем маяка,
что уверен в одном: не тьма управляет светом,
а его рука»[6].
[1] «Journey’s End». «The Montgolfier Brothers»
[2] «Белый город»
[3] «Пустые времена»
[4] «Пустые времена»
[5] «Фактотум» (переводится и как «мастер на все руки», и пренебрежительно «мальчик на побегушках, разнорабочий»)
[6] Ирина Евса. «— Я покину, — сказал он, — хлипкую эту лодку».
Ответить в письме | Написать в Телеграм | Подписаться на новости | Архив писем | Поблагодарить | Мои книги
