Бог – это перемены
1
День газлайтинга называю про себя первое апреля. В этот день празднуют корпоративный день рождения в офисе, где мне пытались внушить, что все творческие люди сумасшедшие. Что ж, в чём-то они правы: нужно выйти за пределы листа, как в той головоломке, чтобы соединить тремя линиями четыре точки. Чтобы взлететь, придётся оторваться от земли, оттолкнуться от самого дна.
О газлайтинге я узнала из книги о психологическом насилии, мой первый серьёзный заказ. 1000 страниц терапии чужой боли с комментариями специалиста, которые я должна была превратить в бестселлер Эксмо. На гонорар я и купила свой Paradise – окно в мир и свободу жить там, где хочу – в вечной весне.
Странно, я никогда не любила месяц своего рождения – ни до болезни, ни после. Месяц, который вмещает все времена года: осенние листья, не сорванные зимой ветром с деревьев, и бурные ручьи, лёд на лужах синими ночами и жаркое солнце июля в полдень, снег на цветах сирени и первая гроза, и всё это окутано нежно-зелёной дымкой, как предчувствие. Месяц перемен.
Аптека, что дарила нашим улицам цвет волшебства, называется «Апрель». И всякий раз, проходя мимо в феврале, думаю: как много у нас дней впереди! А сегодня – апрель…
На пляже – лето. Камнепад – и скамья Сизифа затонула в море, метрах в двух уже от берега искрит на солнце чёрный кварц под водой. Это ж какой силой нужно обладать, чтобы зашвырнуть столь тяжёлый камень в море! Мне одной на берег его не вытащить…
Исчезли расслабленные улыбки знакомых официантов на набережной. «Сезон близко!» – и морщинка тревоги пролегла меж бровей. И все торопятся, суетятся.
«Прости, малыш, никто не архитектор рая». Я могу заработать нам на зимовье у моря, но не в силах остановить или хотя бы задержать на пороге сезон.
2
Солнце в молоке, прохладный ветер – и (о, чудо!) пустой пляж. Саксофонист на набережной играет мелодию из кинофильма «Земля Санникова»: «Есть только миг между прошлым и будущим. Именно он называется жизнь».
Плюсы высокого сезона: живая музыка, все инструменты мира сливаются в единый гимн жизни. В феврале мы слушали одинокий голос флимбо, как небесные колокольчики, а сегодня: скрипка, джаз-бэнд, саксофонист…
Саксофон зачаровывает: я будто вижу, как звуковая волна струится и сияет в облаках. В 2022-м в этот день прилетели в Москву, в снегопад и сугробы. Никогда не забуду глаза собаки: ты куда меня привезла?! В первую зиму я сожалела, что не успела насладиться цветением вишни, а в этом году вишнёвые деревья отцвели ровно день в день.
Бес стоит у кромки воды и задумчиво вглядывается в морской горизонт. От красоты момента замирает сердце. Достаю телефон, фотографирую – и отправляю «открытку сбывшегося счастья» в будущее Москвы.
3
Мир меняется на глазах: никто не курит и не хохочет, не машет друг другу издалека. На пляже вглядываются не в морскую даль, а в экран смартфона: отпуск всего неделя, а дальше долги ипотек и кредитов.
По сравнению с зимними, сезонные люди агрессивны. С напряжёнными лицами таскают коляски. Постоянно ругаются и отвешивают детям подзатыльники, дети ревут.
На самом деле они злятся, потому что несчастны: пропаганда пользы для общества не даёт им понимания личной значимости, личного смысла бытия и места в мире.
«Нет ничего более морального, чем быть бесполезным», писал Альбер Камю. Смысл жизни в том, чтобы просто быть. Счастливым.
4
«Россияне должны мучиться и терпеть. Если у человека всё хорошо, то Бог забыл о нём», заявляет протоирей РПЦ в новостях Москва-24.
У меня сразу падает настроение… Он, как тот монах, что переписывал древние тексты и перепутал celebrate (празднуй, радуйся) c целибатом (сelibate).
Сидя на любимой скамье в Приморском парке, всё ещё думаю об этом.
– Можно с вами пообщаться? – подсаживается ко мне седовласый старик с тростью.
Никогда не отказываю людям преклонного возраста, а вдруг их больше некому выслушать?
– Какая красота вокруг, но никто не верит в Бога. Говорят, Большой взрыв создал Вселенную. Но если свинью взорвать, сосиски и шампуры с шашлыком не вылетят, нужны умелые руки повара. Если гору взорвать, камни сами собой не сложатся в замок, нужен ваятель. Совершенство не возникнет из хаоса само по себе, путём естественного отбора. Вы верите в это?
– Скорее, как Эйнштейн, уже знаю. Десять лет назад исцелить меня могло только чудо. И было явлено. Я живу.
– Да. Каждая маленькая жизнь – неповторимая нота в великом танце мира. И потому надо радоваться и благодарить за то, что дано. А они все ворчат, сетуют на жизнь, это несправедливо по отношению к Творцу. Воюют, убивают друг друга, мы вот с вами в очередную эпоху крестовых походов живём, и конца края человеческой неблагодарности Ему не видно. А наша обязанность Богу за мир – быть счастливыми в нём. Вы счастливы?
– Сейчас – да. И каждый миг испытываю благодарность за то, что жива. За то, что на столе свежие цветы и фрукты, которые дарит муж, за то, что вижу море…
– Оно у вас в глазах плещется! Поэтому и подошёл, очень открытое лицо у вас, светлое.
Я хотела выслушать старика, но впервые исповедуюсь сама… Как приняла крещение – осознанно, сама пошла в церковь в шестнадцать лет: первая в жизни травля, между всё принимающим детством и юностью, не прощающей ничего, с нечеловеческой какой-то жестокостью… Друзья родителей рассказывали о своём крещении за ужином, а меня всегда пускали посидеть со взрослыми на равных.
Иконка святой Маргариты и экскурсия от старушки по церкви Зареки: вот, икона Божьей матери, а вот Николай чудотворец, покровитель тех, кто в море. Слёзы и радость исповеди: я ведь редко кому о себе что-то личное рассказываю. Все хотят знать, как у меня дела, но никто не спросит, а что я чувствую…
– Своя тропа к Богу – самая верная. Мой вам совет: не выбирайте церковь, выбирайте Бога.
Внезапно вспоминаю подругу, уехавшую в Германию ещё в девяностых: она генетик по образованию, и там была лаборатория для её исследований. Живёт в маленьком городке, и вот уже много лет, православная, причащается в католической местной церкви, где её не только принимают, но и не требуют перейти в католичество.
– Помните, если двое в поле, то и я рядом третьим? Бог сотворил совершенный мир – и потому наделил нас свободой воли: выбирать между страданием и радостью бытия, между красотой и ненавистью.
На выходе из Приморского парка замечаю, что зацвела Бешорнерия. Раньше наблюдала за растением, думала, новые листья выпускает. А это – цветы! Крылатые, как алые ангелы… Бешорнерия – семейства агавовых. Сама агава раз в сто лет цветёт, а Бешорнерия первые цветы выпускает через 5-10 лет жизни, но потом цветёт каждый год. Благословил меня Приморский парк на четвёртой весне.
5
5 апреля 2020 года забрали из таксопитомника домой малыша. Обстоятельно обнюхал меня в машине (муж накануне нажарил мяса) и решил, что едет в рай. С тех пор учит меня главной заповеди – радости бытия.
Росли в post-covid мире, сужающемся на глазах: спецпропуска, прогулки на сто метров от дома, Москва, будто приснившийся город-призрак, а Средиземноморье – как далёкая галактика. И всю весну наблюдаю, как расширяются границы мира щенка: выползли из тёмной коробки и побежали исследовать большой яркий и шумный дом, скоро можно будет ступить на зелёную травку во дворе, а сколько вокруг таинственных запахов! Детство тем и прекрасно: каждый день открытие. Смотрю на него и вспоминаю, что и творчество тоже способно расширять границы восприятия мира. В ту весну много пишу, в стол, в дневник, но пишу…
Открыли парки в Москве – и люди кинулись играть в футбол, волейбол, баскетбол… на площадках. А у Беса появилась Мечта. Настоящую мечту легко отличить от чужой, навязанной: это полёт и трепет, будто всё твое существо устремилось вслед за мячом. Помню, как создавала агентство: подскакивала в полшестого утра без будильника с мыслью «ещё сайт не готов, ау же пришли первые клиенты!», как красила акварелью алые паруса парусника-талисмана по имени «Счастливый», как танцевала под декабрьским дождём… незабываемые ощущения полноты бытия.
А Бесу нужен Мяч. И не маленький для щенков из PetShop, чтобы в пасть влезал – так частенько Вселенная поступала со мной: давала ровно по размеру, чем обрекала на разочарование не только в мечтах, но и в себе.
Неплохо было бы сперва подстричь когти, а Мяч отдать в утешение. Но и это тоже я испытала на своей шкуре – и избавила малыша от тупой установки: мечту надо выстрадать. Поэтому когти мы так и не подстригли, стачивали об асфальт игровых площадок.
Мяч купили в спортивном магазине – футбольный. Придя домой, сразу хотела вручить, но… наткнулась в прихожей на описанный тапочек. Переждала по методу Вселенной: таксёныш ещё решит, что будет получать всякий раз по мячу за свои непотребства, так никаких тапочек не напасёшься. Мяч спрятала до вечера, в парке он снова понёсся к площадке волейболистов, а я ощутила укор совести, может, лучше сразу было отдать?
После прогулки началось: помой продукты, накорми голодных ужином… – не до мяча. Совсем уже поздно спохватилась – и изобразила ровно то, что он в парке видит: стукнула мячиком в пол. Но на маленькой кухне мяч отскочил с грохотом от пола, ударился в стену, столкнулся с Бесом. Тот, бедный, взвыл и спрятался под диван…
Сидели потом вдвоём у ночного окна. И расстроенная «вселенная» утешала своего подопечного: «И фиг с ней, с Мечтой, боишься – выбросим, у нас и без мяча полно радостей в жизни: плюшевый заяц, одуваны в парке, хрустики…»
Мяч положили на «мусорное» место под дверью, чтобы не забыть выбросить – и пошли спать. Утром, вернувшись с прогулки, застали мужа, катающего мяч по прихожей в одиночестве. И началось… «Бес, ты что Марадоной был в прошлой жизни?»
Малыш теперь заправский футболист, однажды даже баскетбольный – недостижимых для него размеров – мяч угнать умудрился с игровой площадки, чем привёл всех в восторг: «Такса, подавай!»
…Когда-то записала эту историю затем, чтобы помнить, как трудно на самом деле вселенной исполнять наши мечты: вечно что-нибудь насущное да мешает. Но какой бы великой мечта ни была, до неё всегда можно дотянуться, если она действительно твоя.
Теперь шутим в семье: в мире столько круглого, всегда повод для радости найдётся. Мячики, воздушные шарики. Однажды Бес накинулся аж на сковороду в магазине: блестящая и круглая, по размеру превосходит все мячики-шарики…
Интересно, существует ли измеритель восторга?
Засыпая вдвоём, обволакиваю-окружаю собой, как в позе зародыша в матери, и шепчу в нежное плюшевое ушко: «Ты засыпаешь на Земле – самом огромном шаре в своей жизни, и пусть он летит в необъятной ледяной пустоте космоса, но ты даже представить себе не можешь размеры этого шара».
«Как бы всё ни повернулось в её жизни, она хотела, чтобы в ней была собака»[1].
6
Первый читатель, для которого ты и сама играешь роль Музы – это… как Данте и Беатриче. Брак, заключённый на небесах.
«Я смотрю на облака и за ними вижу тебя, хотя я даже не знаю, как ты выглядишь. Спасибо за дар видеть небо в акварели, спасибо за дар придумать тебя»[2].
Чувствую себя Патти Смит, писавшей Роберту: «У моря, где Бог разлит везде, я увижу небо, нарисованное тобой. Рафаэлевские облака цвета раненой розы. Я научилась смотреть на мир сквозь тебя»[3]…
Цитата из книжного шкафа – как открытка из далёкого довоенного прошлого, дополненная уже в Москве. Ты тоже многому меня научил.
Когда-то давно, аж пятнадцать лет назад, целая жизнь … писал отзыв на мой первый роман: «Голые люди, как избитые идеи, все одинаковы, неразличимы, плоски…, но наряди их в нелепые рюши, нанизь на палец фамильное кольцо – серебро с бирюзой, вонзи в волосы черепаховый гребень – и они обретут суть, а значит, и время. Все эти пыльные кремовые занавески на окнах, подгнившие вишни на столе, кляксы в тетрадке… и делают их живыми, помещают в нутро времени, в историю».
Так просто – и невероятно красиво. Смотри во все глаза – но не пиши, а записывай жизнь. Родной язык определяет сознание: то, как мы видим мир вокруг. Поэтому и дилемму «уехать нельзя остаться» 2022-го я не решала, а училась справляться с действительностью день за днём.
Сегодня – 6 апреля, твой день рождения. В 2009-м мы праздновали его в Ялте, тогда ещё украинской. На прощание подарил мне букет лаванды – символ Крыма. Сухостой – не цветы, лишь остановленное время цветения, замерший навсегда образ. Будто в букетах уже тогда продавали воспоминания о несбывшейся жизни. Из твоей открытки «счастливы мы только на бумаге» и веточки лаванды я сделала коллаж, он и сейчас висит над рабочим столом.
«Я тебя никогда не увижу, я всегда буду видеть тебя»[4].
7
Сегодня встретила человека будущего. Поколение альфа, пишут СМИ, первые дети мира технологий: родились и росли в мире изоляции, но именно они способны невидимой нитью объединить наши миры, разорванные на части. В современных романах их называют Мирайдзин[5]. Дети, что отстаивают правду свободы человечества вопреки «прав и свобод» разногласий его рас, национальностей, идеологий, меньшинств…
Нарратив, как всегда, разворачивается у кромки воды. Бес закапывал секретики, я смотрела на облака. На пляж пришла семья, сели рядом: тут же погрузились в смартфоны, но один из – самый младший – воспользовавшись моментом, отправился на поиск булыжников. С тоской думаю: сейчас начнёт убивать море!..
А он носит и носит тяжёлые камни, складывает рядом на берегу. Тем временем море всё ближе и ближе, прилив, нас уже захлёстывает волной. И тут светловолосый мальчуган начинает… строить. Дамбу и волнорезы на берегу, два ряда укреплений, которые задерживают волны. Я так увлекаюсь, наблюдая за ним, что незаметно мы остаёмся на построенном им острове втроём: мальчик, я и моя собака. Остальную часть пляжа захватывает море. Его семья давно вжалась в стену, механически отодвигаясь от прилива, не замечая волн, не отрываясь от экранов телефонов, в привычном, наверное, ожидании юного архитектора.
«Никто не остров,
цельный в себе;
каждый – лишь камешек материка,
тверди частица;
…ибо – внедрён в человечество»[6]…
– всплывают в памяти строчки Джона Донна.
Вспоминаю: «любая власть – как штормовая волна, которая несётся прямо на тебя, неотвратимая абстрактная разрушительная сила». И мальчик становится воплощением идеи о вечном ваятеле вопреки хаосу: и стихии, и воле людей. Воле, к нему непричастной, но той, которую он в состоянии изменить. Пусть на полчаса-час, но и этого бывает достаточно, чтобы уверовать в будущее. Я верю в поколение бесконечности.
8
«Я из США, хочу издать в России свои мемуары, можете помочь?» – читаю письмо по электронной почте.
Могу. В агентстве я постоянно работаю с рукописями русских эмигрантов. Кто-то уехал в девяностые – за карьерой или замуж. Кто-то бежит сейчас. Но язык, согласно Витгенштейну, и есть контекст нашего мира, даже переселившись, мы воспринимаем новый мир через призму усвоенного менталитета. Эмигрантская проза ТАМ не востребована: никому не интересно читать о преодолении чужаками знакомых с детства улиц и площадей. Зато здесь её читают, как инструкцию «увидеть Париж – и умереть выжить в чужой реальности». В «бушующем» мире они создают свои острова: авторы из штатов пишут о русской диаспоре, но Америка и есть страна эмигрантов, сложнее тем, кто внутри Германии или Франции создаёт «русский мир» и ходит друг к другу в гости, или на Кипре открывает сеть магазинов, где продают борщи и селёдку под шубой… Это как сон внутри сна. Русская матрёшка. Эмиграция запечатана в границах языка, восприятия мира – эмпатии и понимания. Там даже жесты и взгляды – иначе. А слова уж точно, как далёкие волны – вечно обречены возвращаться к родным берегам.
Пишу ответ и внезапно вспоминаю опыт работы в редколлегии немецкого издательства и литературного журнала «Зарубежные задворки». Ещё в 2012-м главред, Евгения Жмурко, писала мне: «У писателя должна быть гражданская позиция!» Но мне и сейчас кажется, что литература – это искусство, а значит, оно – про общечеловеческие ценности и за наш общий сад на Земле. Нельзя делить ни чувства, ни землю. Евгения умерла в 2020-м, во времена некрологов пандемии, а не войны. Многие пишут в сети о самых близких: хорошо, что не дожил, принять современную действительность не каждому дано. Она бы не перенесла, увидев логотип издательства о любви в сегодняшнем контексте: «Za-Za». Но, говорят, Бог вовремя прибирает праведников…
В Москве и Берлине сейчас идут две параллельные друг другу выставки современной русской литературы. Соцсети бурлят, битва всевозможных лагерей «правд и свобод», игры престолов и дележи смыслов. И все готовы вцепиться друг другу в глотку. Намертво. Утешает всё же, что лучшие пацифистские книги вышли в России. Антиутопии: «Кадавры» – метафора из безмолвных застывших слёз по погибшим детям, и «Двести третий день зимы» – всё о том же нескончаемом феврале. Мы, дети безвременья, не напишем так. Не сможем. Мы потерянное поколение Х, а они – смелые и ответственные за будущее планеты, будто вылеплены из другой плоти. И это не может не утешать.
«Третий путь? Он существует…», – нагадала на первой строчке своего последнего романа по сожжённой дороге 2019-го года. Что ж, буду учиться новому языку – у ветра, цветов и моря. Кто-то же должен хранить равновесие. Наблюдать за людьми и миром скрытой камерой, нет, не Бога – всего лишь влюблённого. И если меня спросят – отвечу: моя книга – о правде красоты и о свободе единения, потому что в своих мечтах мы все одинаковы: рассветы и звездопады, надёжное плечо рядом и тепло руки, детский смех и собачий лай, прогулки вдоль моря и по лесным тропинкам, свежий ветер и солнце по краю ресниц… На самом деле мы все мечтаем, чтобы никогда не увяли наши цветы.
9
Всего лишь апрель… Мировые СМИ на разные голоса и акценты смакуют словосочетание: «Снег в Москве! В Москве выпал снег на первоцветы!!! Наказание свыше»…
А что вы скажете о южном курорте, месяцами живущим между снегом и летом, где температура в течение недели меняется на 10-15 градусов, то вверх, то вниз? Хорошо, что до фланеров никому нет дела.
В горах лавины, десятки пропавших без вести. На побережье – шторма и дожди.
Вылезаю на крышу покурить. И тут на меня сваливается семья из квартиры рядом: крыша Карлсона у нас проходная, тишь была зимой, в апреле заселяются. Прямо Крыша Мира теперь – и только мы с ним наоборот ждём конца снежного апокалипсиса в горах.
– И нас с гор лавиной скинуло на побережье, – смеются, прибывая и прибывая, люди на крыше.
Из двоих сыновей женщины, возникшей из темноты чудо-кедра со словами: «а чего одна сидишь?» младший спрашивает «чем занимаетесь, чтобы в Сочи зимовать?»
(так друзья-официанты на набережной интересуются, мол, зимуете месяцами, а ни разу не зашли в наш ресторан… Так потому и зимуем, что сами себе готовим, парируем в ответ. Живём не впроголодь, но по мудрости Омара Хайяма[7].
– Литературой[8], – отвечаю и опять с тоской думаю о молчании внутренней эмиграции.
– А что, кто-то ещё читает книги? – удивляется он.
– Я – читаю, – подходит старший.
– И я, – мама.
– И я… И я… И я…
Собираются, наращивая круги новых и таких знакомых смыслов. Теплее, ещё теплее. Как же мне порой остро не хватает людей! Чтобы вот так – не мимо пройти, перекинувшись парой слов, а просидеть почти до рассвета под проливным дождём…
Как в той песне, что поют уличные музыканты у Морпорта: «Выкинуть хлам из дома и старых собрать друзей»[9]. И небо – такое невероятно близкое, будто стекает вместе с дождём и смехом в ладони. Когда никто не остров…
10
«Море никогда не обманывает наших ожиданий», – звучит из динамиков реклама близ волнореза, откуда собираюсь закинуть послание в штормовую волну. Настоящее – рукописное – письмо в бутылке. Первые послания королеве Елизавете доверял морю Христофор Колумб, а недавнее выловленное датируется концом 60-х прошлого века: канадское министерство DFO Maritimes использовало бутылки с посланием о вознаграждении для нашедшего с целью отслеживания поверхностных течений: кто и где нашёл. Загадочная морская стихия: в 1961-м году человек летит в Космос, а подводные течения всё ещё изучают посредством бутылок…
«Любой из нас хотя бы однажды искупался в море. Сеть и есть море, но не воды – энергии, и все слова эмоционально заряжены. Людей, ни разу не бросивших бутылку с посланием в сеть, не существует в современном мире. А бутылку из воды почему-то вылавливает всегда тот, кому адресовано или кого касается запечатанное в ней послание. Сеть сохранит резервные копии, даже если само послание удалили.
Записки на зеркалах миров:
«Я тебя ищу…
…А что ищешь ты?»[10]
Стеклянная колба с запиской внутри: «Ты не одинок, пока получаешь письма» и web-адресом моего творческого блога на Маяке.
Хочу попробовать найти родственную душу по старинке: уловом из моря, а не из сети. Преодолеть проклятие острова, о котором так много фильмов рисует Миядзаки и так долго поёт Бьорк.
Всматриваюсь в море как в зеркало. Так Бодлер пишет в «Моём обнажённом сердце»:
«Человек и море оба равно загадочны, беспокойны и пребывают в вечной битве. Море даёт человеку представление о Бесконечном, о сверхчувственном, об Идеале. Почему вид моря доставляет нам такое бесконечное и неизбывное удовольствие? Потому что море наводит на мысли о необъятности и движении. Шесть-семь лье кажется человеку лучом бесконечности. Вот она, бесконечность, пусть и в миниатюре. Что за беда, коль скоро этого довольно, чтобы намекнуть на идею полной бесконечности».
…Над головой пролетает птичий клин, следом ещё один. Птицы возвращаются на север, нам тоже пора домой. Но впереди ещё горы-горы.
«Горы наши, – шутят местные, – молодые ещё, невоспитанные, резвые, мечутся туда-сюда, вот тебе и землетрясения-лавины. Приезжайте через две-три тысячи лет, будет поспокойнее».
11
Фотография или открытка из рая: ванная комната с окном на заснеженные горы, розовая пена, как лепестки сакуры, горят свечи, дымится чашка с кофе, раскрытая книга. Реальность: вода остывает, свечи коптят, снег валит и валит, скрывая горизонт…
Перечитываю абсурдистскую (и бесконечно любимую) сказку Шейна Джонса «Остаёмся зимовать», где горожане пытаются победить Февраль, заливая улицы кипятком из тысячи вёдер: «Я хотел написать тебе историю о магии. Я хотел, чтобы кролики появлялись из шляп. Я хотел, чтобы воздушные шары поднимали тебя в небо. А обернулось всё грустью, войной, разбитым сердцем. Ты этого так и не увидела, но внутри меня сад».
Шёл 1143-й день бесконечной зимы… А снег всё кружился и падал. «Нет ничего хуже снега, зима пожирает время», – писала когда-то в стихах, так бабушка моя говорила «лишь бы не было войны».
В горах нежные цветы сакуры, вишни, миндаля… замурованы заживо в ледяных капсулах. Вспоминаю ледяные дожди в Москве. Чарующая – и смертельная красота пленников застеколья…
И хочется разбить окно, чтобы уже настоящая – никем непобедимая – весна!
Под утро во сне приходят первые за эпоху молчания стихи:
«А когда станет трудно,
просто представь
себе раннее утро
– и пока не пора вставать,
бежать, догонять и лгать…
Закутайся поуютнее
и попробуй всем, кого любишь,
новый день намечтать.
Из-под ресниц сразу в явь
– и он сбудется
шаг за шагом, за шагом – шаг».
Король Поэтов Дмитрий Воденников в интервью после десятилетнего молчания сказал: «Мои стихи ушли от меня, потому что я стал им неинтересен».
Неужели и я так скучно живу? Пусть уже возвращаются, хотя бы во сне…
12
Санчес, брат мужа, родился в День космонавтики – и мечтал стать сноубордистом, парашютистом, байкером, сёрфером… мечтал объездить весь мир. А теперь у него жена, двое сыновей, гигантская чёрная машина, по безопасности не уступающая катафалку, и ездит он до родственников жены в Анапу и обратно из года в год. Но главное – он счастлив.
Его судьба мне всегда напоминала кинофильм Вонга Кар-Вая «Мои черничные ночи»: не важно, как далеко ты уедешь, важно, кто ждёт тебя на другой стороне.
… А на мой день рождения, ровно через неделю, он пришлёт мне пожелание, повторяемое из года в год: «творческих успехов»…
13
Пишут, сегодня международный день рок-н-ролла. А ещё – стену Цоя на Московском Арбате закрасили «ликом» недавно откинувшегося рэпера Паши Техника. Раньше у нас было «Перемен!», а теперь «Ты устал, отдохни…» Цой при жизни стал легендой, а в день смерти рэпера – самый частый вопрос в Google был «Кто такой Техник?». Смена эпох…
Вспомнилось вдруг, как в пандемийном июне в моём дворе ко дню рождения Экзюпери на белой стене трансформаторной будки родилась граффити-картина: Лис на фоне звёздного неба и цитата из «Маленького Принца»: «Хотел бы я знать, зачем звёзды светятся? Наверное, затем, чтобы каждый смог отыскать свою». Смотрела – и представляла: хрупкая девушка на рассвете, пока город спит, докрашивает баллончиком краешек неба, подрисовывает кистью блики звёзд и надписи, закусывает губу, закалывает в волосы, собранные в «конский хвост», кисть, как стрелу в колчан, отступает на пару шагов, любуется, вдыхает свет алого утра… И как блаженно ей спится в это утро, которое кому-то точно подарит надежду, а быть может, и настоящую путеводную звезду Мечты, россыпи желаний!
Потом граффити закрасили – и теперь там красуется танк. С одной звездой.
14
Осознать степень своей свободы – значит погрузиться в то, что Хайдеггер и Кьеркегор называли «тревогой» (angst). Это не страх перед чем-то конкретным, а всепроникающий экзистенциальный ужас. Сартр заимствует у Кьеркегора образ головокружения: если я подхожу к краю обрыва, то испытываю тошнотворную неотвратимость, что могу, необъяснимо и бессознательно, броситься вниз. И чем больше у меня свободы, тем сильнее эта тревога. Или проще: «Человек обречён быть свободным» …
Всю жизнь считала, что моя акрофобия, чуть ли не врождённая, но с годами набирающая обороты, – это и есть первобытный животный страх смерти.
И только в горах возникает новое ощущение высоты – как абсолютной безопасности, когда сама управляю собой и ситуацией. Будто крылья вырастают. Чувствую себя неуязвимой: здесь с тобой ничего страшного никогда не случится. В горах я полностью исцеляюсь от панических атак. В городах не могу выйти ни на крышу Moscow City, ни Большой или Троицкий мост пешком пересечь, беру такси, чтобы не чувствовать эту боль, выворачивающую изнутри…
Сегодня поняла: на подвесном мосту в горах я одна посередине, сама контролирую своё тело и ситуацию. По подвесным мостам ходят в одиночку, чтобы не раскачивать мост. А в городах у тебя за плечом всегда кто-то стоит… или несётся на самокате, готовый скинуть в пропасть. В городах непроизвольно включается песня НАУ: «ты боишься открытых окон и верхних этажей… где твои крылья, которые нравились мне?»
Людей я боюсь, а не высоты. Тех, кто стоит за плечами и дышит в затылок. Жадных рук, тянущихся к тебе, когда подошла к самому краю. Готовых низвергнуть, готовых идти к успеху по трупам.
Но сама я буду поддерживать остальных – с «невидимыми крыльями», раз за разом повторяя «ничего не бойся, я с тобой». И в конце концов мы победим. Ни одна свеча не горит до рассвета, но от неё всегда можно зажечь другую, следующую… И в жизни, и в творчестве.
15
Есть такое местечко в горах Кавказа под названием «На краю земли» в Солохаул. И одноимённый роман о нашем поколении X, правда, я предпочитаю называть нас поколением бесконечности. Мы – последнее невинное поколение, взрослевшее без сети, но ставшее первопроходцами цифрового фриланса, сбежавшее из офисов. Бунтари с мечтой о своём кафе на краю света. О безграничной свободе и счастье жить без сожалений.
Над горами можно летать: подвешивают на тросах – и вперёд! Невозможно снять свободный полёт над ущельем и когда стоишь в джипе без крыши на полной скорости, а навстречу летят горы и облака… Невозможно передать ни словами, ни кадрами это ощущение полёта и то, что живёшь прямо здесь и сейчас, там, где хочешь быть. Можно лишь запомнить это состояние проживания мечты навсегда.
Свобода – это не испытывать страх, думаю я. Но любой живой всегда, пока жив, будет чего-то бояться. И не важно – высоты или падения. Значит, на земле нет абсолютной свободы, она принадлежит мёртвым. Но я хочу жить и писать! И остаться здесь навсегда. На краю земли. Над миром, полным горя и новостей. Если нельзя сжить войну со свету, то нужно уничтожить её хотя бы внутри себя.
Облака обнимают меня – и текут сквозь, за горизонт. В горах даже время ощущается как-то иначе. Я смотрю вдаль и сжимаю в руке талисман: листик лириоденрона, покрытый бронзой. Поэтический символ Сочи. Деревья с листьями-птицами похожи на меня саму: я умею летать над миром, но слишком крепко вросла в эту землю корнями.
16
Мы все ждём Пасхального перемирия. Но на самом деле каждое сердце на земле ждёт мира. Мир не меняется, он амбивалентен, а человек всегда вынужден выбирать меньшее из двух зол. По статистике за 5000 лет человеческой истории только 292 года на Земле не было войн, а в конце прошлого века – всего 26 дней. И за каждую ты как человек – в ответе? Ты пишешь стихи, а где-то гибнут люди?..
Маленькая кофейня высоко-высоко в горах. Уютная терраса на несколько столиков, а у стены на цепь подвешено плюшевое красное яйцо-гамак. Как маленькая Вселенная. Усаживаюсь в яйцо-вселенную, покачиваясь, пить кофе с видом на вершины, окутанные попеременно то грозными облаками и туманами, то ярко-сиреневой глицинией, то нежной зеленью. На завтрак мне опять выпало яйцо с двойным желтком – бабушка предсказывала, к исполнению желаний. Вряд ли одно яйцо, пусть и с волшебным двойным желтком, изменит ход истории. Но – загадываю. И желаю тебе, мой Данте, – тишины. Вот той самой, парящей в горах.
Я снова хочу остановить мгновение – и задумываюсь, почему так часто мысленно возвращаюсь к этой невозможной мечте. Говорят, накануне апокалипсиса время ускоряется, и всё больше людей вокруг сетуют «ах, как время летит», примета? Или мы просто стареем и пытаемся пожить напоследок своих дней, а мир идёт своим чередом?
Что это за желание остановить время? Продлить ощущение? Запечатлеть момент? Почему я хочу, чтобы это длилось дольше, чем оно будет длиться? И почему не хочу мириться с эволюцией и сутью мироздания – всё приходит и всё уходит, чтобы затем начаться вновь? Ты не оставишь никакого наследия на земле – и не заберёшь с собой ни закаты над морем, ни рассветы в горах. Жизнь – движение.
«Ты изменяешь всё, к чему прикасаешься.
Всё, что прикасается к тебе, изменяет тебя.
Единственная прочная истина – это перемены.
Бог – это перемены»[11].
Тогда душа – это смирение, с тем, что рано или поздно придётся спуститься в мир и начать раскручивать его бесконечное колесо, как бы ни хотелось навечно застыть в яйце вселенной накануне рождения, «высоко над печальными днями»…
… Ночью мне снится сон: я иду через площадь, где Эвелина зажигает маленькие круглые свечи, одну за другой, чтобы осветить её всю. Её добрые песни и правда способны дарить свет всему миру. А я несу метровый поднос с новой упаковкой очередных восковых кругляшек… и никак не могу донести. Проснулась, как от толчка, и подумала – пора домой, за работу, к писательскому столу.
Кафкианская знаменитая фраза из дневника «литература с перерывами на отчаяние» перекликается с откровениями Мураками: «Я не люблю писать, но я хочу писать. Не важно, насколько обыденным может показаться какое-то действие, продолжайте достаточно долго, и оно станет созерцательным, даже медитативным актом. Это станет вашим естественным способом проживания мира».
Альпинисты не выбирают самый простой путь к вершине горы, он может быть опасен и несовместим с жизнью; они выбирают сложный маршрут, который могут преодолеть, потому что ценят вызов, рост и плоды своих усилий. И само преодоление становится для них наградой.
17
Лириды – первый звездопад в году. В горах звёзды ближе.
Вспоминается изречение Эзры Паунда: «поэзия – это новость, которая остаётся новостью». Она будто горячая линия для чувств, которые проживаешь здесь и сейчас, независимо от века, в котором написаны строки, пульсирующие в проводах твоей памяти.
Три слова: лирика, лириды, лириодендрон…
В английском языке слово «шедевр» (masterpiece) переводится как «частица души мастера». А наша душа – это ребёнок, разучивающий новые слова, которые открывают мир, называя по именам. Может, поэтому мы так боимся показывать «взрослым, серьёзным дядям» результаты нашего труда? А вдруг объявят наш нежный цветок сорняком и растопчут? Или оставят неназванной нашу звезду?
Я отказываюсь от авторитетов и на вопрос «Зачем?», упорно отвечаю: всё, что мы делаем, важно для нас самих – чтобы испытать первозданную радость творчества. Творить, как и любить – самоценное чувство. Необязательно быть гением, но нельзя останавливать нечто, что просится на бумагу. Ты создаешь культурный контекст времени, вдохновляешь кого-то, служишь спичкой, от которой разгорится пламя – пусть и чужое.
Мне нравится фраза из статьи Яна Шерстада: «Все наиболее важные романы имеют один явный недостаток – они неидеальны». Хотелось бы перефразировать: они не завершены, несовершенны, когда герои продолжают жить за пределами рукописи. Как не может быть идеален и совершенен живой, потому что жизнь есть путь, рост, развитие.
И наш внутренний ребёнок должен расти, но для этого нужно разрешить себе игру воображения, выпустить его на волю из плена чужих суждений и осуждений. Не получится создать шедевр по плану – лишь по наитию.
Когда на меня давят и без конца учат, как и что мне писать, я вступаю в мёртвую зону творческого кризиса. И единственная тропинка на волю убегает в поля воображения. Я просто играю сама с собой, как мой пёс мячиком.
В психологии есть понятие арт-терапия. Здесь подойдёт любая: писать акварели или хайку левой рукой, если правша, вязать или связывать запахи в новый собственный аромат, который всю жизнь искала у парфюмеров, но вдруг подумала, а что, если самой?… – словом, всё, чего никогда не делала раньше. И мне нравится, как это обостряет мое восприятие мира вокруг – он становится высоким и чистым, как апрельское небо.
18
Горы, увитые глицинией, поцелуи предрассветного неба: сизо-сиреневые, как голубиные крылья. Россыпи подснежников под ногами: невероятно нежные. Цвет моего апреля.
Проезжаем сочинские тоннели желаний. Легенда родилась на старой дороге на Красную Поляну: «Задержи дыхание, если продержишься – сбудется, вернёшься!»
Я уже могу, наверное, побить рекорд по фридайвингу. На новой дороге продержалась их все – чтобы вернуться. Ещё и ещё раз, пока сбывается жизнь.
Как-то пошутила по поводу ссылки Лермонтова на Кавказ: представляешь, после унылого слякотного Петербурга открываешь глаза, а за окнами – солнце гор, хочу такую ссылку.
– Лермонтов твой юмор не оценил бы, – исторично заметил муж.
А я вспоминаю историю:
В наш бревенчатый коттедж «Ветер перемен» под старой канатной дорогой, где провели медовый месяц, теперь водят экскурсии: «здесь почивала знать прошлого века» … Не знаю, какая мы «знать», но когда бронировала его в 2004-м, это был сарай с двухэтажными кроватями для компании горнолыжников.
– Зачем нам двухэтажная кровать на медовый месяц?
– Незачем. Но – название! Вслушайся: Ветер перемен!
– Тогда берём…
Есть и несбывшееся у нас двоих: башня на горе Ахун, самая низкая из всех вершин. Муж считает, что непременно нужно оставлять хотя бы один незакрытый гештальт – место, где ещё не были, чтобы вернуться.
Годы юности: сиреневый туман над изумрудными холмами, почти рассвет – и голос за спиной: «Ты стоишь в проёме окна в белой полупрозрачной рубашке – и этот кадр я не забуду никогда». Будто впервые увидела себя глазами другого.
И мою скалу Прометея, вычислила её тогда случайно по старым картам, пока писала роман «Проникновение», а теперь она – туристический объект. Когда-то мне говорили, что кольца из полуразрушенной стены на склоне замшелых гор – это тюремные, много, мол, было тюрем на Кавказе, но я настаивала, что кольца эти из древности. Кольца Прометея. В конце концов все поверили, и теперь это место на Орлиных скалах предназначено для обетов любви и верности. Даже памятник Прометею отлили из бронзы.
19
В этом году Пасха выпала на мой День рождения, как в далёком 2009-м, когда писала первый роман «Белый город». Закат над морем чуть поспешил – в 19-09. Я родилась в девятнадцатом часу, девятнадцатого числа, жаль, что месяца такого не существует, и с годом я опоздала, а то совершенный бы палиндром получился. В нумерологии 19 (или 1 в сумме) – цифра первопроходцев.
Но главное теперь этот день – мой. Раньше, в офисах, вскакивала по будильнику и неслась за масляно-кремовыми тортами, от которых с души воротило, чтобы ублажить коллег, выслушивая их пожелания «здоровья» с интонацией «сдохни»… Потом поумнела – и научилась брать отпуск или отгул. Отправляться в свой единственный день в году, как в кругосветное плавание, пусть и по знакомому городу, но позволяя улицам и переулкам вести меня. Каникулы ангела на Земле, когда приключения и открытия ждут за каждым поворотом. Следую за потоком нахлынувших вдруг эмоций – или всплывающих из глубины воспоминаний, будто по руслу невидимых рек или ароматов. Чувствую себя такой живой! Бесконечной. В день, который принадлежит только тебе, и только ты сама в этот день устанавливаешь свои правила.
Хроника лучших дней рождений:
Все детские – родители умели ценить моих друзей и устраивать праздники в нашей уютной двухкомнатной квартирке на четвёртом этаже, даже если дети скакали по квартире, как необузданные звери…
2003 – первые взрослые дни рождения в Москве, на 25-летие ко мне приезжала мама – и мы бродили с ней за ручку по цветущим паркам и хохотали, как две несовершеннолетние девчонки.
Мой последний ДР, начинающийся с двойки, на скале над морем в голубой лагуне на Мальте.
33, возраст Христа – прилетев из Венеции, которая ощущалась самым прекрасным сном, совершаю мёртвую петлю на ЯК-52. Небо – в подарок.
41, первый после года «без праздника», в Хорватии на маленьком островке Бол: какая изумрудная там была вода и белоснежный песок, как на открытках земного рая.
«А ещё 19 апреля – это всемирный день подснежника», – пишет в поздравлении старинная близкая подруга Катя, именно её рецензия украсила обложку издания моего первого романа.
Подснежник?.. Возможно, это и есть ключевое слово в поиске моей идентичности. Подснежники нежные, но очень сильные, пробиваются сквозь снег. Это и обо мне: сверхчувствительная, но сквозь миллионы «нет» продолжаю жить, писать, работать… К тому же родилась и выросла я на севере.
20
…Последний в этом году день у моря. Нам вернули февраль. Облака спускаются с гор в море, пробегая город насквозь. Танец цапли по кромке тумана. Фата Моргана…
Лавровишня почти отцвела по всему побережью, и даже в моём блокноте её аромат победила мимоза. Когда-то мне обещали смешать аромат лавровишни в лавке «Разлив духов»: именно так – не в розлив, а целое море, разлив. «Вы восьмая уже с веточкой». В этом году нет ни лавки духов обещаний, ни моего любимого кафе «Атлас», где, глядя на атлас волн, писала первые черноморские строки в блокнот с крылатым единорогом.
«Время бежит за мной по пятам и тоненькой щёточкой заметает следы. Многие улицы, дворики, площади… стёрты с городских и дорожных карт. Неизбывное состояние скорби: деревья рубят, дома сносят, города и лица меняются, чувства-мысли проходят»[12].
Сворачиваем от Морпорта к реке – там, на перекрёстке, две вывески друг над другом: бара «Пинта» и агентства недвижимости «Лето». Так и хочется сказать: налейте мне пинту лета, которую никогда не допить до конца.
Однажды попросила мужа, когда перебегали проспект на неработающем светофоре: подожди на краю перекрёстка. Он засмеялся, мол, оксюморон.
– Но прекрасное же название для моей книги – на краю перекрёстка?
– Слишком много краёв…
В 2014-м, чтобы выжить, я переименовала главу романа «Фигуры памяти» из «Западня» в «Перекрёстки» – и в мою жизнь сошли ангелы-спасители: обычные люди, которые появлялись лишь затем, чтобы помочь, а потом исчезали, будто их и не было вовсе. Я так и не смогла их отыскать. Ангелов, наверное, не благодарят, но именно так работает магия слова.
«Не бойтесь расставаний. Прощаться необходимо, чтобы можно было встретиться снова», – из книги «Иллюзии» Ричарда Баха.
21
Аэропорт, дождь, осыпающиеся лепестки сакуры в след… В моём городе счастья – единственный аэропорт в мире, где есть внутренний дворик-сад, куда можно выйти покурить перед посадкой на борт – и оглянуться на облака. Лепесток облетающей сакуры – в блокнот между веточкой лавровишни и мимозы. Она даже не попытается победить их ароматы…
…Пока зимовали в Сочи, в московском подъезде сменили код – домой не попасть. Ждём консьержа, оглядываюсь на небо, почти ночное – синее, и крылатые скаты, летучие рыбы, морские коньки парят над головой, будто напоминая: город без моря, как дом без собаки, пуст…
22
22 апреля – День Земли, отмечают его, повсеместно выключая свет в повестке экологии.
Но после 2020-го года всякий день Земли мне будет напоминать наш всеобщий переломный, когда в пандемию отрубали свет, когда мир разделился на «до» и «после» – и до сих пор думается, что по трапу самолёта вывозных рейсов шагнула не в тот проём, и если вернуться, шагнуть в правильный мир… там и есть альтернативная дверь в «нормальный мир», доказана же теория множественных миров Эверетта! Нобелевская премия по физике 2022 года.
А в тот последний – переломный – день: пустое метро до центральных станций, в глазах у редких забегающих-выбегающих тревога, и только слепой нищий ползает из вагона в вагон, протягивая руки в воздух; Красная площадь, погружённая во тьму, только диких медведей на ней не хватает; магазин «Точка любви» с плачущей продавщицей на крыльце; в «Ароматном мире» алкоголь закупают ящиками; набережные Москвы – как родео-драйв, байкеры и водители скоростных иномарок несутся почти под двести, будто им глаза завязали; на Чистых прудах вода как зеркало, и над ней тихо обнялись влюблённые, Ромео с Юго-Запада и Джульетта с Северо-Востока Москвы, преодолев все препятствия, наконец встретились в реальности, живые прикосновения вместо бесчувственных эмодзи; обезумевшие от счастья без людей белки и зайцы скачут по тропинкам в моём любимом рождественском лесу… Кадры из кинофильма «Последняя любовь на Земле». И неутомимые бабушки во дворах, срывающие оградительные ленты ради мечты внуков прокатиться на карусели…
Задумалась вдруг, что после четырёх зим у моря, смысл «do-not-cross» ленты сменился для меня с тревоги на восторг: шторм-шторм-шторм!..
23
В любимом Митинском парке бывают дымчатые дни, как на взморье, и влажный воздух напоён ароматами цветения. Весна в Москве!
И вдруг услышать в аромате родной черёмухи тонкую зовущую и сладостную нотку лавровишни…
Всякий раз, когда делюсь в соцсетях фотографиями счастья, ощущаю тревогу. Как будто от этого зависит жизнь, благополучие всего мира. Будто кто-то хмурый и мстительный наблюдает и ждёт, когда мой маленький рай поглотит темнота. Будто сглазить хотят нерождённого ещё ребёнка. Поэтому фотографии я всё чаще отправляю близким – в письмах и мессенджерах, а в соцсетях существую как профиль, пока не замороженный, но…
Одна из теорий апокалипсиса гласит: информация имеет вес, наш мир перестанет существовать, когда условные «котики» и «срачи» в соцсетях перевесят его гармонию. Не постите лишнего.
После прогулки открываю почтовый ящик: открытка счастья от 2 апреля, с Бесом, вглядывающимся в горизонт моря. Ловлю себя на мысли: воспоминания того дня гораздо ярче, чем скудный квадратик из картона, который верчу в руках, пытаясь сдержать слёзы.
24
Москва сегодня не город огней, а город новостей, всякий раз будто глохнешь и слепнешь, как от удара ракетой. Мы все в последнее время живём в новостях, страдая тревожными расстройствами, потому что повлиять ни на что не можем. Но из-за новостей я забываю то, что для меня действительно важно, будто подменяю воспоминания новостями. Ты там, где фокус твоего внимания. Или, как пишут мои клиенты-психологи: жёсткий диск памяти не безграничен, фильтруйте информационный шум, а знать нужно лишь то, что способен изменить.
Правильно, пора посмотреть, как изменилась Москва в моё отсутствие. Еду на прогулку: Патриаршие – Арбат. Москва началась для меня с Патриарших прудов, а у памятника Блоку, ниже по Бронной, я в 2021-м году сочиняла нам первую зиму у моря…
На голову Блоку садится парочка влюблённых голубей и начинает ворковать.
– Памятник Александру Блоку здесь поставили потому, что в доме ниже на Спиридоновке он провёл медовый месяц, – рассказывает гид маленькой группе туристов.
Дети написали на площадке под ногами: «УРА! Скоро лето!», а я в душе прощаюсь со своими медовыми месяцами года у моря. Грущу по Сочи, городу счастья, где никто не читает новостей, если они не о погоде.
Строки Блока:
«Когда вы стоите на моём пути,
Такая живая, такая красивая,
Но такая измученная,
Говорите всё о печальном,
Думаете о смерти,
Никого не любите
И презираете свою красоту —
Что же? Разве я обижу вас?»
перекликаются со строчками Дж. Р.Р. Толкина из «Властелина колец», Червеуст – Эовин: «Такая красивая… такая холодная. Как утро ранней весны – всё ещё по-зимнему ледяное…»
А дальше по улице – дом, в котором жил и творил Толстой, усадьба Горького… В Москве в какой дом ни ткнуть, так там кто-нибудь создавал бессмертные шедевры.
«It is difficult
to get the news from poems
yet men die miserably every day
for lack
of what is found there»[13], – вспоминается из недавней рассылки современной поэзии.
Да, поэзия – единственный способ проживания мира и вечные новости. На Бронной в моём бывшем писательском кафе «У Клары» снова ремонт. Помню, затеяли его в 2020-м, превратив уютное местечко в фастфуд для менеджеров среднего звена. Но Бронная улица сродни Камергерскому переулку в Москве диктует свои условия, претендуя на славу поэтов и художников Унтер-ден-Линден. Может, сбудется? «У Клары» я просматривала первые гранки от журнала «Нева» с романом «Поколение бесконечности». За высокими окнами кафе со свечами на столиках сыпал густой снег, а внутри обжигало от сбывшегося счастья. Загадала: в декабре вернуться в новое – и старое – кафе редактировать рукопись этой книги.
… А на Арбате стену Цоя полностью восстановили. Гвардия фанатов выстроилась, оберегая его покой. Закрасили, пишут в сети, 13-го апреля, как раз в день рок-н-ролла. Может, и у меня, как у динозавра былых времён, есть ещё шанс выжить в рассыпающемся на осколки мире.
25
Во дворе встречаю любимую соседку с таксой-альбиносом. Несказанно радуюсь, что мир пока стоит, не меняется…
У нас с ней – трудная судьба. Когда умер мой первый такс, она задала мне главный вопрос. Я разрыдалась, она в ответ обняла меня – и всё-всё рассказала о сыне и моём друге-привратнике, который, глядя на нас, рыжих, спас когда-то щенка.
Теперь вдруг задумалась: а что, если он себя этим щенком спасал от падения в бездну?..
Не получилось. Никогда не забыть мне его радости каждого дня – и внимания ко всем вокруг. Странный был парень, жаль его мать.
В память о нём, в чьём присутствии боялась даже закурить, мол, просветлённый, уехал медитировать в Тибет, остались стихи:
Привратнику
Где-то над горами Тибета
птица счастья чертит зигзаги моего сна,
похожего на морозные перистые облака.
Мы с рыжим в сугробе чуть не сбили с ног твоего белого пса.
На снегу альбиноса – как и тебя во дворе – не видать.
«Пожалел утопленника, а я вынуждена гулять.
Сам уж год как на небесах,
слишком много дряни влил себе в вены»,
сказала мать.
Знаю, врачи не умеют говорить откровенно,
матерям не стоит верить ни в завещания, ни в перемены.
Я по-прежнему верю в Тибет.
Там умеют, как ты, улыбаться и придерживать двери для всех,
а не только красивым и старым.
Из соседских квартир мы однажды шагнули в май.
Ты сказал: отходняк – 13-й месяц, хуже излёта зимы,
но мы были счастливы и влюблены
в наших собак безмятежный лай
в преддверие лет.
Я завела конверт с олеандрами,
работаю на износ и коплю на море в окне,
потому что нет ничего хуже снега.
В городе огней зима пожирает время,
и когда мне исполнится сто шестьдесят девять,
прогуляемся вдоль моего маяка:
двое рыжих и двое белых.
Снегопад. Морозы в Москве. Зима.
Если бы все научились греться звёздами и цветами,
в мире совсем не осталось бы зла.
Дни растворяются под одеялом,
будто и вправду неизлечимо больна.
Я не спрашиваю, чем ты хотел заменить свою кровь,
ведь стихи – это так же стыдно, больно и неизбежно.
Но я буду помнить тебя всегда-всегда,
потому что именно ты придержишь последние мои двери.
– Как можно было быть такой слепой? Не разглядеть, не помочь?! – сокрушалась много лет после.
Муж утешал:
– А ты живых наркоманов видела, чтобы сравнить и понять, кто перед тобой? Или только в кино?..
В прошлом году мы летали с ребятами из Челябинска над Солохаулом на тросах. Накануне полёта в горное ущелье они кричали: «Один день живём!» – и срывались будто в пропасть. На обратной дороге – синие – отключились друг на друге в джипе.
– Укачало? – шёпотом спросила мужа.
– По жизни, – мрачно ответил он. – Не переживай за них. Военная аптечка у меня с собой. Раны от ушибов, если что, зашью-заклею, а всё остальное – дело каждого…
Я вспоминала книгу Романа Михайлова: «Дождись лета и посмотри, что будет». Михайлов – гениальный математик, писатель, сценарист, режиссёр, доктор физико-математических наук, профессор РАН… Автор метапрозы про узоры и ритмы, ризомы и пустотные[14] множества. В его романах персонажи реальны, как соседи. Невозможно было не догадаться! Герои прозы Михайлова проживали год за десять, а в исследованиях пишут о средней продолжительности жизни зависимого: три года! Где он находил этих героев? В клиниках, где как Антонен Арто, автор книги «Театр и его двойник» и вдохновитель Станиславского, отдыхал от своей гениальности?..
Челябинцев в этом году мы не встречали на горных тропах. А я пересекла шаг за шагом, как горную реку по шаткому мостику, своё чувство вины перед привратником: если уж мать не смогла… то я тем более не гений и не обладаю даром предвидения. Но надеюсь, когда ей что-то понадобится, смогу очутиться рядом, чтобы хотя бы обнять в ответ. И всё чаще вспоминаю о смысле молитвы как благодарности за счастье жить, просто быть здесь и сейчас.
…Метель из белых лепестков в нашем парке заметает следы в аллеях. Белая пена дней…
26
Под моим окном почти распустилась сирень, первоцвет цвета волшебства – прозрачный, но уже угадываемый.
«Ливневый снег в Москве», – обещают синоптики.
… Поздним вечером редактирую рукопись – и чёрт меня дёрнул – нажать на заголовок лауреатов очередной престижной премии. Знакомые, уже лично знакомые, имена. Обжигает болью, как ледяным огнём. Пока ты исследуешь, существует ли коллективное чувство вины, читая и мучительно перечитывая Виктора Франкла, и возможность писать стихи после Освенцима[15], они прут вперёд, возможно, сквозь боль и топча чужую, но – это успех!..
Но что такое успех? И почему мне так больно, будто украли мечту? Почему всем так важно быть видимым, признанным, услышанным? Вопросам нет конца… Пока не осознаю: да я же зависима! – от чужого мнения, как те нарки в Солохауле, в кристально-чистых горах – от очередной дозы. Человеку нужно признание общества или хотя бы сообщества (как в случае с премиями – знает о них рядовой читатель или только коллеги по перу подпирают друг друга?). Но наград никогда не будет достаточно. Вечная гонка, всегда кто-то первый.
Я так часто вспоминаю пандемию, потому что мир тогда принудительно поставили на паузу – и ничего (никаких премий, фестивалей) ни у кого не сбылось, всё замерло в моменте, просто сиди на скамейке в лесу и созерцай облака. Блаженство. А потом опять все побежали несмотря на то, что где-то умирают невинные дети. Им не важно, какую историю рассказать. Важно – достать ручку из нагрудного кармана и подписать сотню книг под аплодисменты восторженной публики на очередной презентации, а распродать – миллион, опять же не важно – кому. Не книга важна – любую напишем, лишь бы стать настоящим – подтверждённым – писателем. Некоторые на курсах писательского мастерства задавали прямые вопросы: а что нужно написать, чтобы быть востребованным?
– Не оригинально, но блистательно по мнению критиков, на раскрученную, разогретую уже другими до вас тему. И по возможности быстро – чтобы попасть в нерв времени, – неизменный ответ.
Не думаю, что так вообще можно попасть хоть в чей-либо нерв: время у каждого читателя и человека – своё и протекает по личным меркам.
Но результаты премий говорят об обратном.
А ты сама сможешь лгать? – спрашивала себя раз за разом. Если востребованная тема тебы не трогает, то ты её и не вывезешь. А то, что тебе самой по-настоящему дорого, может быть интересно лишь узкому кругу людей. Выбирай. И это – нормально. Не кажому дано написать бестселлер, чтобы писать книги, вовсе необязательно становиться прославленным писателем.
А ещё существует энергетический потенциал личности: люди – как батарейки, как марафонцы и спринтеры, кому-то больше дано энергии, кому-то меньше. Кто-то заряжается, высасывая энергию из других, как вампир, шаманя на сцене, а кто-то – донор, и вынужден постоянно восполнять запасы наедине с природой.
«Прежде чем завидовать, познай цену чужого успеха, то есть, примерь на себя затраты на него», – пишут в книгах психологи-эксперты, заказывающие у меня редактуру и рекламу своих книг. На мой взгляд, единственно верный подход. Известный писатель – это публичная личность. А это значит – бесконечные самопрезентации и выход на разные сцены, где ты безоружен перед первым встречным, задающим самые неудобные и самые личные вопросы; высоколобые критики, смеющиеся над твоим восприятием мира; хейтеры, сворой диких собак грызущих тебя в соцсетях; страх доносов тех, кому по случайной неизбежности перешла дорогу – и реальной тюрьмы, где уже не сама будешь открывать свои двери…
Вспомните дело Бродского. Имя ему – Зависть. Даже Ахматова писала: «Ах, какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял». Принудительную электрошоковую терапию в психушке, тюрьму, а потом – высылку за рубеж, он даже маму похоронить не смог. Вписала бы ты, Анна, в свою его страдания?
…За окном снег убивает мою сирень, но мне не выйти из сумрака моего в тайне взлелеянного мира, я просто лью свет из окна на безжизненное пространство белого, вмиг сожравшего всё нежно-зелёное и сиреневое.
27
В ледяном воздухе лес – прозрачен. Над головой – бездонное ясное небо. Деревья тянутся вверх, а я будто падаю на дно души. Но с каждым шагом становится легче дышать, не зря японцы называют это состояние «принимать лесные ванны», лес очищает мысли.
Прыгаю через лужи после вчерашнего снега, лужи отражают лучи солнца.
И вдруг вспоминается: Светлана.
Мой автор из США, чью рукопись редактирую сейчас. Её слова: «я писала для себя, чтобы сохранить свою память, но потом дочь сказала, что моя повесть может кому-то помочь, кого-то исцелить».
Так и будет. У неё свой – узнаваемый и чистый голос. Аутентичный. Такому на мастер-классах писателей учат годами. Дело – в энергетике автора, в искренности дневника, где боль балансирует на грани самоиронии, где свет пронизывает даже самые тёмные уголки души. Да, текст шероховатый, но «шероховатость строки западает в душу. Всё, что не странно, забывается быстрее, чем книгу закрывают на последней странице»[16]. Так и должно быть с настоящим произведением, а иначе зачем тогда вообще нужен редактор? Предлоги-падежи выправит, расставит запятые, уберёт повторы, но смысл от этого не изменится. Зато – этот голос живой. Зачастую бывает, читаешь расхваленного критиками лауреата – и засыпаешь на десятой странице: гречневая каша, мёртвый текст, потуги фантазии мастера, сознающего, что перед ним – «корпус текстов», созданных именитыми предками, как гора, сродни Эвересту, которую не осилить без особых ухищрений, витиеватого слога и прочих издевательств над читателем. Мой совет читателю: бросайте такую книгу, ищите ту, что отзывается в вас самих. На ЛитРес на то и предусмотрен бесплатный фрагмент, чтобы не жалеть потом о выброшенных на ветер деньгах, и тем более – о потерянном времени. Время – это ваша жизнь. И лучше потратить её на то, к чему тянется душа, ведь она пришла на землю учиться.
Часто в литературном пространстве возникает вопрос: можно ли научить писать?
Думаю, нет. Можно научить строить арки и поворотные точки сюжета в жанровых произведениях, которые, к слову, ИИ скоро будет писать лучше людей – у машины априори вариантов выбора и поворотов больше. Критики наперебой утверждают: сегодня пишут все, потому что слово – самый низкий порог входа, в отличие от живописи, например, где надо краски-холсты покупать, мастерскую оборудовать.
Но писать – это переосмысление своего мира, проживание своей идентичности, этому не научишь. И потому, пожалуй, соглашусь с голосами, утверждающими: художественный роман умер. Жизнь, искренность дневника, интереснее вымученных фантазий. В случае с Ланой, просто диву даёшься: как такое вообще могло случиться? И смеёшься, и плачешь, расставляя запятые в незнакомом, но таком родном уже тексте…
28
«Ранимые цветы» – вспоминается ещё одно определение подснежников.
Как бы мне залатать в себе эту вечно раскрывающуюся «священную» рану: «Ты прекрасно пишешь, но – не то».
«Похоже на колку льда: бьют постоянно в одно и то же место, и постепенно перестаёшь чувствовать холод и боль. Маленькие повседневные ранки не затягиваются»[17], а потом из кусочков льда пытаешься сложить слово «ВЕЧНОСТЬ» [18].
Маска писателя, способного для кого-то зажечь свет в пути, а главное – оставить свой след на тропинке леса, по свежему снегу, или, как пишет моя знакомая, «Книгу – в Библиотеке Вселенной» долго удерживала меня на плаву. Смысл жизни – наша основная ценность. И ревнуем мы только к тем, кто похож на нас. Будто отказывая не только им, но и себе в воплощении мечты творца и героя.
– Главное – одиночество, – говорит благородного вида мужчина без возраста кому-то далёкому по телефону, – остальное – фантомы в твоей голове.
А сказал – мне.
Вспоминается повесть Жана-Поля Сартра «Слова», где он измерял и подгонял каждое слово, шаг, эмоцию, поступок под биографию «великого писателя». И накатывает его же тошнота… Даже если сбылось с призванием, то какой скудной на самом деле была эта жизнь! Мания избранного…
– У тебя – кризис идентичности, – сказал бы мой психолог-эксперт-клиент.
Да, бездумное пробивание стен, закрытых дверей и стеклянных потолков забирает энергию у творчества, причиняет боль.
Ящерица отбрасывает хвост, змея меняет затвердевшую кожу. Мне было тесно в их вымышленном мире, мне тесно в себе самой, когда начинаю сочинять. Пора переписать прошлое – и излечить фантомные боли в ампутированном языке. Пора найти себе новые смыслы и идеалы… И тогда фокус сместится – и рана непризнания зарастёт сама, как выжженное поле по весне зарастает травой, как зарастают лесом на моём севере исчезающие с карт ледниковые озёра.
Самая жуткая фотография последних дней: знаменитый уже в сети XXI-й съезд Союза писателей России 2025-го года – и портреты маслом на сцене рядом с живыми «избранными», будто замуровали себя в них заживо, а из зала подобострастно аплодируют молодые и не очень «несостоявшиеся» писатели, готовые умереть за идею, за награды, за… Те, кто на сцене, считают себя родителями современной словесности и желают оградить умы читателей от «плохой» литературы, не только детской, где «вы не поверите – играют! вместо того, чтобы готовиться к серьёзным ролям воина или будущей матери» – нет, они хотят воспитывать всех нас, ограничить и переделить всё существующее текстовое поле в умах. Но вкус читателя взрослой прозы и поэзии уже сформирован классической литературой в школе и вузах, опытом жизни, и зрелая личность, поверьте, не заблудится, без вашей указки, у нас свой нравственный навигатор.
Мои родители в меня верили: смотри, вот тебе разные ценности, смыслы и примеры поведения в книжках и в жизни, а выводы и выбор ты делай сама, потому что в этом и заключается уважение человеческого достоинства и его свободы воли.
Всё чаще вспоминаю искреннее письмо Михаила Калашникова – автора рассылки «Об удивительном мире людей и технологий», которое получила в ответ на своё в метельном Сочи.
Писательство – это не путь, а только метод передвижения по нему и способ переосмысления маршрута. Наиболее удобная форма существования в текущем моменте. Количество подписчиков его рассылки суммарно, наверное, превышает все вместе взятые тиражи союзных «горцев-маклаудов». А читатели открывают его письма раз в месяц, а не «одну какую-то вашу раннюю книжку осилил лет эдак пять назад».
Задумываюсь о количестве: мой Маяк – это маленький зал театра, но дело ведь не в количестве. Никогда не забыть письмо читателя моей повести «Дом на усталость»: я, как ваш герой, всю жизнь провожал поезда на вокзале, а прочитав повесть, вдруг решился сесть в вагон… вы изменили мою жизнь.
Одно такое письмо – и значит, всё было не зря.
– Главное – не опускать руки, – говорит молодая женщина по телефону рядом с домом.
Похоже, Вселенная решила сегодня со мной поговорить напрямую. Живыми голосами.
29
О связи времён: с Натальей Анатольевной Гранцевой, главным редактором журнала «Нева», в Крыму на фестивале мы как-то поспорили об ударениях времени.
– ОдноврЕменно, – сказала я, – можно учиться и работать, то есть последовательно, попеременно. А ОдновремЕнно я варю кофе, болтаю с мамой по телефону, кофе сбегает, я стараюсь поймать… и всё это происходит параллельно.
– Какое у вас тонкое чутьё языка, – пошутила она в ответ.
Стараюсь выучить наизусть – и запоминаю по-своему важное изречение стоиков: относитесь к прошлому, как фаталисты. Не к будущему, которое строишь здесь и сейчас. А именно к прошлому. Потому что человек взрослеет и меняется каждый свой день. И тот выбор, который вы сделали когда-то, и был тогда, в тех условиях, оптимальным решением из всех возможных. Легко судить себя прошлого из позиции настоящего, но тогда вы не были тем, кем сейчас являетесь, не обладали ресурсами, опытом, знаниями. Это как взрослому судить ребёнка. Лучше поблагодарить его за стремления и старания, за то, что не сдался, за то, кем создал вас настоящего.
Заповедь «не сравнивать себя с другими, только с собой в прошлом» – невыполнимое пожелание, человек живёт в социуме и потому обречён на сравнения. Но можно по-другому: меняешься ты – меняются критерии сравнения, ищи новые идеалы, смыслы и вдохновителей.
Когда-то я надеялась обменять на свободу свой талант (если признают, если будет котироваться на бирже талантов, если премию дадут, если всем докажу, что творчеством можно зарабатывать на жизнь…), но в итоге обменяла свои неудачи на способность неизменно подниматься после падений и все задачи решать самой, со всеми трудностями справляться самостоятельно – и открыла для себя счастье помогать другим талантам на их одиноком пути.
«Всё необходимое нам нужно найти в себе, друг в друге.
В Предзнаменовании»[17].
30
Лебедь-шипун в парке атакует Беса, крылья расправил, как дракон. Но Бес уже не щенок, чтобы пугаться и убегать, взрослый пятилетний такс, поставил на холке от ушей и до хвоста ирокезом своего «дракончика» из вздыбленной шерсти, скалится и рычит, как настоящий охотник.
Я внезапно вспоминаю видео, где москвичи делились, как содержат лебедей зимой: в домиках, похожих на курятники, там даже крылья негде расправить. И как жалела их, московских, из Сочи, будто себя саму…
А сегодня в московском парке – весна, и крылья у лебедя растут в поднебесье, как облака. Не сдаётся, атакует. Но такс мой, белозубый, тоже не отступает.
Так и меряются силами на краю пруда – и кажется, конца этой игре не предвидится.
Парадокс моего апреля: изнемогаешь по переменам, но при этом до одури любишь и боишься утратить то, что дано здесь и сейчас.
[1] Д. Франзен, «Безгрешность»
[2] «Белый город»
[3] «Just Kids»
[4] Сказки странного времени. Песня для Сирены
[5] «Колибри». Сандро Веронезе. Имя составлено из кандзи 未 来 (транслитерированных по системе Хэпберна в «mirai», «будущее, будущая жизнь», в свою очередь составленных из сочетания 未 – «ещё нет» и 来 – «пришёл»), а также 人 («jin», «мужчина, человек»). Получается – человек будущего.
[6] Джон Донн «Никто не остров» (перевод Владимир Бойко)
[7] «Богат – тот, кому хватает, беден – тот, кому всё мало»
[8] Li(t)teratura (лат.) – «рукопись», «сочинение»
[9] «Боже, какой пустяк!». Александр Иванов
[10] «Проникновение»
[11] Книга «Притч». Октавия Батлер
[12] Фигуры памяти
[13] William Carlos Williams
[14] «Плотское познание и наслаждение позволяет отдыхать от ужасающих ощущений жизненной заданности. Так и манипуляции пустотами. Это позволяет выждать, отвлечься от вглядывания, от сущностного общения, от песен ужаса. Как производство пустых конвертов в колониях. Неважно, какими письмами они наполнятся в будущем, наполнение — проблема другого мира. Перемещая пустотные глыбы, ты занят и поглощён. Даже мыслишь ценность и важность происходящего. Разложение мира на код — не более, чем неврастения, выращивание иных телесностей там, где их быть не может. Игра в код — возможность занять человека пустым и безопасным, возможность отвлечь его от ужаса».
[15] слова из Нобелевской лекции Иосифа Бродского: что ответил на вопрос Теодора Адорно о возможности поэзии после Освенцима американский поэт Марк Стрэнд: «А как можно после Освенцима есть ланч?»
[16] Белый город
[17] «Проникновение»
[18] «Снежная Королева». Ганс Христиан Андерсен. «Он складывал целые слова из льдин, но никак не мог составить того, что ему так хотелось, — слова “вечность”. А Снежная королева сказала ему: “Сложи это слово, — и ты будешь сам себе господин, а я подарю тебе весь мир и новые коньки».
[19] Книга «Притч». Октавия Батлер
Ответить в письме | Написать в Телеграм | Подписаться на новости | Архив писем | Поблагодарить | Мои книги
