When you look off
Tell me who you really love
Жизнь – как путешествие, в котором каждый ведёт путевой дневник…
И правда, стоило бы выписать на листке в столбик все города, где побывала и куда стремилась. С пометками, совпали ли представления в грёзах и наяву.
– Сегодня перезимник, – сказала соседка и очень тепло улыбнулась.
Я выронила ключи. Не потому что напугала, возникнув рядом, а потому что мы дверные щели залили строительной пеной, чтобы запах мусоропровода не проникал в квартиру, и теперь нужно изо всех сил колотить в дверь коленом, чтобы вогнать обратно в проём.
– Пере-что?
– На Руси в этот день люди, выезжая из дому, слушали землю. Если шумела – значит зимняя дорога тает и стоит переждать до конца оттепели.
То-то я из дома выбраться не могу.
Сейчас я пишу историю из тех, что не адресуют никому, даже родным. Делиться потерей – всегда спекуляция на чувствах близких и на сочувствии посторонних. Вряд ли потерю способно заменить слово «утрата». Утрата подразумевает смирение с «божьим промыслом», а потеря пропитана запахом личной вины: не удержала.
Пишу, черпая из веры, что наша история поможет кому-то не расплескать драгоценные дни. Мы не властны ни остановить жизнь, ни предотвратить смерть. Всё, что дано и позволено – распорядиться своим временем. Проведённым вместе.
В последний день последнего романа выпал первый снег…
Год поражал красотой цветущей весны, терпким разнотравьем лета, невесомостью рыжей, дымчатой осени. Я видела только снег. Бродила по тропинкам московского парка в тридцатиградусную жару и замерзала. Майские яблоневые лепестки, тополиный пух в июле – всё напоминало снег.
Наверное, каждый романист родом из Царства несбыточного: живёт жизнью героев в ином измерении, вместо того чтобы создать свой мир на земле, а не на бумаге, и решить, наконец, свои проблемы, а не выдуманные.
– Он должен тебя отпустить… Это же паломничество! – встрепенулась Марина, мой ангел-хранитель.
– Да, – ответила я, – чтобы к тебе возвращались, нужно уметь отпускать.
В Израиль поехала на поэтический фестиваль в Назарет, а дальше – Иерусалим и, конечно, море Тель-Авива.
Вокруг постели спящей расселись шесть человек. В изголовье на прикроватном столике лежала увесистая книга. Первый сидящий взял её в руки, открыл на произвольной странице и зачитал: «Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их»[1].
Фразу повторяли по кругу, будто передавая друг другу и дополняя смысл интонацией. Скороговоркой и нараспев, глухо и звонко, криком и шёпотом, восторженно и печально… Пока она не превратилась в мантру, в молитву. Не заполнила комнату, растекаясь по стенам, отталкиваясь от потолка, нагревая воздух до жара огня. Лица с шевелящимися губами приближались к лицу спящей. Голоса сливались в неотвязный бессмысленный гул.
Она не слышала говорящих, смотрела их сны наяву. Порог между явью и сном исчез: она пребывала в комнате с побеленными известью стенами и одновременно в разных мирах. Так ощущается безумие — безысходностью, когда невозможно очнуться.
Литературный журнал и блог писателя о творчестве: поиски смыслов и вдохновения.
