Сумерки
город, который кругл, как цирк,
в глаза впивается осьминогом.
он монотонен, как мотоцикл,
людей рассасывает, как леденцы,
у каждого странника эпицикл
с центром в ковре «вытирайте ноги».
а серый туман заползает за
шиворот блёклым бомжам, и им же
он выковыривает голоса,
чтоб не могли они рассказать
водостокам, дорогам, промозглым псам
о старого города новом имидже.
и клоуны выбрасываются, и шуты
из окон жёлтых, карминных, белых,
и падают в ямы, в асфальт, в кусты…
вот мимо окон проходишь ты…
и я вываливаюсь из пустоты
в центр мишени «чужое тело».
Вектор
Слёзы пересыхают,
и остывает пламя,
Сворачивается спиралью,
кровью обожжено.
Солнца лиловый шарик
с птицами улетает,
Перевоплощаясь в конус –
в каплю – в веретено.
Смотришь, глаза заставив
соединиться с ветром,
И – опадает кожа,
мясо ползёт с костей.
Становишься архетипом –
вектором человека,
Подсолнечником, вливающимся
в каплю – в частицу – в тень.
Борьба со сном
борьба со сном перетекает
в спокойный равномерный сон
в котором нет политиканов
а только море и песок
и спишь и дышишь равномерно
как снег как поле как вода
плывешь во внутренней вселенной
по разноцветным городам
пропутешествовав полжизни
воспринимаешь зримый факт
всем разумом всем организмом
что всё не то и всё не так
и право жить и право верить
в реализацию мечты
возможно если будешь зверем
в повадках хитрым и простым
Но света нет, и нет прозренья
Но света нет, и нет прозренья.
Я слишком мрачен? ‒ говоришь.
Но истина живёт в растеньях,
Пластающихся, как спорыш.
Тебе захочется быть рядом,
Уснуть, как поздние цветы
Под листопадом, снегопадом
В обвале грузной темноты.
В земле сырой, в земле промёрзшей
Себя не чувствовать, не знать,
Как в небе замирает коршун,
Преображающийся в знак.
И так всю зиму спать и спать, и ‒
За ватной гранью бытия,
И в этой сладкой чёрной вате
Сообразить однажды ‒ хватит! ‒
И выпустить травинку «Я».
Листья в небе
А наутро будет тихо.
Тихо-тихо, так и знай.
Жизнь ‒ как вывих, смерть ‒ как выход.
Листья в небе ‒ верный знак.
Слишком много в человеке,
С лишком ‒ крови и мазни.
День за годом, год ‒ за веком
Выйди, выдохни, сморгни.
Кто там ходит, не касаясь
Тёмных вод и тёплых тел?
Хромоногий, как Кассандра,
Будто птица, пустотел.
Кто? ‒ возможный неудачник, ‒
Был ведь замысел неплох,
Но родился, не удавшись,
Всполошив чертополох.
Пусть уходит, пусть ‒ не надо ‒
Тихо-тихо по лучу,
Без сомнений, без оглядок ‒
Будет лист на землю падать ‒
Я за брата поручусь.
Дерево
дерево хотело лететь
дерево не знало – куда
дерево хотело детей
чтобы жить везде и всегда
дерево хотело шуметь
дерево хотело сказать –
не настолько ужасна смерть
если заглянуть ей в глаза
дереву хотелось узнать –
кто оно откуда пришло
дереву не жить среди нас
любящих уют и тепло
дерево хотело спросить
дровосека и топор и огонь
почему изо всех осин
не срубили
как раз
его?..
Перелётные рыбы
Ничего особенного, в самом деле, не будет,
если даже умереть, —
уже тысячи миллиардов душ вытерпели смерть
и жаловаться никто не вернулся.
Андрей Платонов
мы здесь рыбы перелётные из отсюда в Потудань
осушить бы слёзы водкою да забыться б навсегда
ах болезненная ссадина так и саднит и болит
будто бы заноза всажена злая как аппендицит
а река течёт из памяти из промоины в груди
и от детства не избавиться прошлое разбередив
будто бы с другого берега голос дружеский зовёт
и какою мерой смеряешь гибнущее бытиё
там в тумане ходят призраки всё привычное ‒ пройдёт
с нами ‒ ушлыми и пришлыми заточёнными под лёд
ни себя ни речь сберечь никак невозможно что ни строй
все плотины смоет речками в запланированный срок
подойдёшь увидишь ‒ лодка вот плещет волнами вода
в небе ‒ рыбы перелётные через реку Потудань
Подземный дом
Город без имени и без отчества.
Зыбкие зимние миражи.
Надо бы выжить, но жить не хочется.
Длится безликая недожизнь.
Температура среды за бортом,
Согласно Планку, ‒ всегда одна.
На месте, где раньше стоял забор, там ‒
Непробиваемая стена.
Из окружения жёстких будней
Попытка вырваться на простор
Ненастояща, слаба, как будто
В стремлении к воле отключен ток.
И ты остываешь, теряя свет свой,
В безумие призраками ведом.
И некто в белом тебя приветствует,
И вводит в светлый подземный дом.
Радуница
А трава на кладбище хороша!
Урожай на диво, – что твой укроп.
Погоди, душа, не спеши решать –
Совершать ли шаг от меня во гроб.
Колосится зелье: пырей, кипрей, –
Так и тянет в землю – глазами ввысь.
Погоди, душа, не спеши стареть,
В чистом поле встреть существо Арысь.
Ох, Анчутка-чёрт, не зови в расчёт,
Там костям почёт, а душе – беда.
Посижу ещё, полежу ещё,
Тронет кожу щёк лебеда.
А везде – кресты, камень-Алатырь
По-над каждой дыркой в другую жизнь.
Алконост, взлети, урони цветы
На святы места пустоты и тризн.
Ах, трава плакучая, мурава.
Отдохнули, да и пошли домой.
И душа-кровинушка-крапива
Засияла солнцем над головой…
Тишина
Подобрал вчера где-то Тишину.
Доброта души выйдет боком мне.
Целый день провёл у неё в плену –
От зари до вечера – в тишине.
Колбасы ей дай, молочка подлей…
Сердце, не стучи, глуше, тише ной.
Ходит зверь за мной, нет его подлей –
Оставляет лужицы с тишиной.
– Я устал с тобой, вот и весь мой сказ.
Ни стихов не будет и ни кина, –
Говорю я вслух. И, прищурив глаз,
По-мур-лы-ки-ва-ет Ти-ши-на.
Парижское
Здесь так мало воздуха, так много крыш.
Пролетая над ними – почувствуй себя фанерой,
Потому что внизу расположен, пардон, Париж,
Испаряющий в небо шанель и сперму.
Вот с ближайшей крыши взлетает кот,
В рыжеватых глазищах его – амуры.
Машет лапой, а можно сказать – рукой,
Отправляясь на поиск живой натуры.
Призадумайся: может, ты тоже влип?
И амбре Монмартра в мозгу смешалось?
А хозяйка кличет кота – Дали,
А её, соответственно, кличут – Гала.
Странный праздник, который всегда с тобой,
Расправляет крылья, хвосты, усища –
И летят над Парижем цветной гурьбой
Мушкетёры души и телесной пищи.
Хрустальная ночь
Город Z зажигает огни костров,
И тиха и хрустальна вползает ночь
На бульвары варевом катастроф,
Карнавалом масок и плясок ног,
Шевелением рук и волос, и вот –
Наползает страха тугой корсет
И стеклом – под сердце, и там живёт,
Заставляя эльфов лететь на свет.
Сладко спящим уже не проснуться, им
Повезло головами уйти в пожар,
И бредёт брутальный Хэллоуин,
И танцуют отсветы на ножах.
ВОРОБЕЙ
автобиографическое
Сердце сжалось, – эка жалость.
Чирий вылез, – не робей.
Сколько стёклышек осталось,
Чижик-пыжик, воробей?!
Сколько нам ещё чирикать?
Может – чирик, может – два.
Только с каждым чик-чириком
Всё рассыпчивей слова.
Собирай силёнки-крошки,
Поспешай, бесёнок. Без
Чик-чирика невозможно
Выжить крохотке, тебе.
1914
Век перепачкан датами Год перепичкан числами
Земля кишит солдатами А крыши – трубочистами
Сгорает век Серебряный Дымы плывут, как аспиды
И Аннушка Каренина Уже разлила маслице
Слетает пепел перистый Плоится запах ладанный
И сонная империя Неслышно в небо падает
И отблесками ожили Гранатовыми, рыжими
Слова слегка похожие На слабый шёпот – выживем…
Супрематическая история
В серой комнате есть 2 огромных окна
В этой комнате живёт одинокий смурной поэт
По выходным к нему заглядывает луна –
В 3-е окно, которое то есть то нет
Обычно он пьёт зелёный чай по утрам
Если с вечера пил водку и крепкий кофе
Где-то за городом проживает его сестра
Которая не устаёт повторять что ему всё по фиг
И тут не поспоришь это действительно так
Всю неделю он ищет сигареты и спички
Пока не вспомнит что он мудак
Год назад отказавшийся от вредной привычки
Раз в месяц к поэту №1 спускается поэт №2
Проживающий этажом выше
И несколько суток они говорят слова
Пока не заметят что кто-то из них вышел
И если что-то изменится от смены комнат и тел
Законсервировавшихся в окружность
Один из них окажется вне пустотелых стен
В 3-м окне например обнаружась
Лето 1917
Памяти Б.Л.Пастернака
1
То, что иными за год не сделано, –
Вот оно, здесь оно – «Памяти Демона».
Памяти лета, дождей и трав.
Скорее, скорее, – глаза продрав, –
С клочьями снов ещё за спиною,
В логово сада, как в нечто родное, –
Безмозглым зародышем в лоно матери, –
И вспомнить, и стать первооткрывателем.
Ткнуться горячим от счастья взглядом,
Шептать, бормотать, наполняться ядом,
Терпкой отравой стеблей и веток,
Соком земли, живизной планеты.
Стать странником странным, любимцем птиц,
Язычником стать, и валиться ниц,
Молиться льющимся ливням света,
Предощущая, что это лето –
Будет последним, и позже – первым,
Его разрушат и опровергнут,
И слёзы дождей превратятся в кровь и –
Смоют в болота своих героев.
2
И переполнив себя грядущим,
Ты возвращаешься, – бьёт озноб.
Пишешь, вздыхаешь, пальцами плющишь,
Лепишь нервно высокий лоб.
Трепещет тревога, бьётся в тебе она,
Сознанье удерживая едва.
Памяти лета, памяти Демона, –
Оставить в живых бы слова, слова.
Не расплескать бы всего, что видел,
Сферы миров нанизать на нерв.
А время грезит о суициде,
Грозящем бредущей во тьме стране.
Не расплескать бы всего, что станется,
В зеркале теплится твой двойник –
Твой Демон – по просьбе души-скиталицы,
Как спелые сливы срывает дни.
Не расплескать бы всего, что случится,
Не растрясти б по ухабам бед.
К тебе этим летом пришла отчизна
И тихо призналась: – Ты мой, Поэт.
Но ты позабудешь всё то, что сбудется.
Под пальцами жилка стучит в висок,
И тростью солнце стучит по улице
Слепого лета
семнадцатого,
тысяча девятьсот.
Поэзия Владимира Набокова
О, как пронзительно и просто
Стихи восходят в глубине –
Серебряного века остров
Всплывает к памяти во мне.
О, нет, мой друг, не в этом веке
Другие вспомнят, и не здесь –
О стихотворце, человеке,
Который был, который есть.
Неторопливое движенье,
Округлый взмах его пера,
И холод головокруженья,
И нежеланье умирать.
И горькая его Россия
В чужих зрачках березняком
Мелькнёт неистово-красиво,
Янтарным канув мотыльком.
О, бабочка-душа, Психея,
Так прихотлива и чиста –
И плачет маленькая фея,
Уверовавшая в Христа.
Мандельштам
Так каплет мёд – тягуч и светел…
Так ночь течёт – тепла и величава…
Так одиночество, подобное комете,
Вот-вот рванёт оскольчатым отчаяньем…
Ах, Осип, Осип… Ты осип с мороза.
С усов сусальных сеется капель.
В стекле рисуется сиреневая роза,
А за стеклом – свет застится от бельм.
Читаешь снег, дрожишь от изумленья
И причитаешь – Боже мой, за что?!
Из тины – истины, из извести – каменья,
Из грязи – свет, сверхсветовой потоп.
Скопируй смерть оледенелым глазом,
Воробушек, щегол – перезимуй!
Кристаллом стань – топазом ли, алмазом,
Как ювелир перебирая пазл,
Соедини в рассыпчатую фразу
Своих стихов жемчужный перламутр.
Памяти Блока
Ночь-улица-фонарь-аптека –
И белый пёс по кличке Блок
Напоминает человека,
Которому не повезло.
А в чём не повезло – спросите,
Не скажет, хрусткий как мороз –
Нечёсаный мохнатый свитер
В ошейнике колючих роз.
А спросите – ты чей? – ничейный,
Погрязший в грусти, как Пьеро,
Ему не встретится Есенин,
Не пустит Пушкин на порог.
Над ним Булгаков не заплачет,
Но скажет – Господи, спаси!
И тёмный снег перебулгачат
Колёса позднего такси.
И псу взбредёт брести за город
Навстречу чистым голосам
Архангелов, поющих хором
Акафисты таким же псам.
Мал городок, как балаганчик,
И месяц блёкл и невесом
Как заболевший корью мальчик
Проваливающийся в сон.
И ледяные маски окон
У пса исчезнут за спиной,
Поэтом, доктором, пророком
Ему здесь быть не суждено.
Бродский. Возвращение
Сколько раз я вернусь –
но уже не вернусь – словно дом запираю…
И.Бродский
Ведь ты здесь жил, ведь ты здесь точно жил!
Попробуй вспомнить, несомненно вспомнишь –
Проклятый жид, печальный Вечный Жид,
Опёртый о щербатый подоконник –
Стоишь, молчишь и куришь, ты достал
Фигурою нелепой и сутулой.
Стучит копытом, морщит свой пятак
Твой бес небес, сплетён из арматуры.
Под вечер, в пять, втекает в дом Нева,
Река времён от стоков ядовита,
Проходишь вброд и черпаешь слова,
Ослепших фраз кустарный композитор.
Ты возвратился, и в тебе прокис
Щербатый город, нежный неврастеник,
Щербатый дом, в котором столько крыс –
Снующих и глядящих сквозь простенок,
Что кажется – куда ни ткни перстом –
Везде чума, везде зубовный скрежет,
Но кажется – ты, человек с котом,
Скотом не стал, застыл, остался прежним.
Ты точно жил, и синей связкой жил,
Запутавшись, шагал по побережьям –
Увечный жид, печальный Вечный Жид!..
Ты – междутам, и где-то здесь ты – между.
А дождь шумел, раскачивая квартал
А дождь шумел, раскачивая квартал,
И сотни эх сливались ровным хором,
И пешеходы шли – зонты, плащи и куртки,
И капюшоны, шляпы и зюйдвестки,
И шли деревья, и автомобили,
И шли дома, и крысы шли за город,
И утопали, расплываясь в шуме,
Который плёлся, плыл, плоился,
Который был во мне, вокруг, в округе,
Который снился долго-долго-долго,
Сомнамбулическим укачивая ритмом,
И мне, сомнамбуле, мерещился корабль,
Мерещился корабль, на котором
Я отплывал с Артюром в неизвестность,
Я отплывал, не возвратиться чтобы…
Мне снился сон, мне снился сон о прошлом,
Которое могло произойти.
Письмо японскому другу
Это вовсе не хокку, не танка, нет.
Это эхо, лёгкое, как дымок
Аккуратных линий на полотне,
Поневоле раскатывается в письмо.
Вот послушай, это ещё не всё.
Можешь точку поставить, закрыть сюжет.
Босиком в босячество, как Басё,
Убежать от торжищ и от торжеств.
– Все достали, – скажешь, – достали все!
Хлопнешь дверью и выйдешь из суеты
Пешеходом по ластящейся росе,
И – косясь опасливо на цветы.
Пообвыкнешь, станешь на птиц глазеть
И от старых усталостей остывать –
От голодных злоб городских газет
Защитит щетинистая трава.
И однажды выйдешь к воде, к реке,
И замрёшь в мереживе полусна.
Капля памяти скатится по щеке
И блеснёт на солнце, будто блесна.
Заприметишь бабочку и поймёшь –
Светлым пеплом прошлое перешло
В серебро реки и в камышью дрожь,
И в тебе теперь – золотым теплом.
Вот и всё, пожалуй. Лети на звук,
Стрекозой звенящей в зенит ввисай
И своё явление в нём озвучь
Быстрокрылой краской, друг Хокусай.
Ю.РОДИНА
Вдоль по нашей бывшей родине,
По огромной стороне
Путешествовал юродивый ‒
Молчалив был или нем.
С ликом форменно уродливым
Он просил по сёлам хлеб,
Поминал святых угодников,
То ли зряч был, то ли слеп.
Ничего, кроме исподнего, ‒
Ливень хлещет или снег ‒
Бóсый по любой погоде он,
Словно Господа гонец.
Несуразицу городит он,
И слова его тихи,
И не выяснить доподлинно ‒
Проза то или стихи.
Что бормочешь ты, юродивый,
Отвечай же, наконец.
‒ Плачу я по бывшей родине,
Той, которой нынче нет.
Но она под сердцем родинкой,
Божией коровкой вот, ‒
Прикоснусь рукой, и вроде как
Под ладонью оживёт.
Отпущу её на небо я,
Прямо к Боженьке в полёт,
На земле покоя нету ей,
Может, там его найдёт.
Может, там отыщет родину
Без убийства да без зла…
И опять побрёл юродивый
От деревни до села.
Житие послушника Калябы
Расскажу-ка я вам историю
Не из глуши веков исторгнутую,
А новёхонькую, интересную,
Поведанную мне местными
Сказителями-кобзарями.
За степями ли, за морями,
За огородами ль, за садами
Жил-был послушник Каляба.
Умел он псалмы карябать
Да малевать иконы,
В общем, отрок он был толковый.
Коли не судить его строго,
То талантом он был от Бога
И псалмов он карябал много.
И вся монастырская братия
На Калябу лопатила,
И дело сие святое
Выполняли они достойно.
Кто дощечки ему готовит,
Кто колера растирает…
И любуется мастерами
Добрый отец-игумен
Да жуёт потихоньку бублик.
И всё б ничего, но однажды,
Духовной томимый жаждой,
В келье своей сырой,
Искусанный мошкарой,
В одну из глухих ночей,
В час летучих мышей и сычей,
Каляба услышал: – Эй!..
И приоткрывши глаз,
Каляба учуял глас!
А наутро игумен приметил,
Что Каляба стал ликом светел
Да задумчив, неразговорчив,
Тайной думою озабочен.
Удалялся он за заборчик
Да на город глядел весь вечер,
Расположенный недалече.
И подумал отец-игумен,
Растирая в похлёбке бублик:
– Помоги нам, Господь Всевышний,
Чтоб плохого чего не вышло.
И услышал ответ в мозгу:
– Да уж как-нибудь помогу,
Но пока об сём – ни гу-гу!
Быстро ль, медленно ль длится сказочка,
Как выходит – так и рассказывается,
Ну а кто утомился вскоре,
Тот не слушай сию историю.
Вот, когда – неизвестно, но –
Вновь спустилась на землю ночь,
Наш непослух легко и смело
Краски взял и пошёл на дело.
Город спал да сопел как крот он,
А Каляба себе работал,
Весь охвачен Господним ражем,
Что он делал? Да кто же скажет?
Рано ль, поздно ль, легко и плавно,
Потаённое станет явным.
В коий раз отступила темень,
Позапряталась в щели, в тени.
Вышли люди поутру в город –
Всюду радужные узоры!
Стены ликами разукрашены,
Красоты не видали краше той!
Эка невидаль, эко диво,
Не иначе святая сила
Лепотою руководила!
И сбежалась монашья братия
Поглядеть на господне граффити,
И добрейший старик-игумен,
Уронивши любимый бублик,
На колени упал, заплакал,
Спутал Господа и Аллаха,
Заратустру приплёл и Будду,
Причитаючи: -Вот так чудо!
В мире лучших чудес не будет!
И в мозгу услыхал ответ:
– …(троеточие), офигеть!
Ну вот, в общем, и вся история,
На кобзарских сказах настоянная,
Современная ль, интересная ль,
Это вам решать – дальним, местным ли.
Ничего в ней такого нету…
А Каляба побрёл планетой,
Чтоб нести, бестолковым, свет нам.
Если вы однажды проснётесь
И увидите дом напротив
Весь псалмами да ликами размалёван –
Сразу вспомните моё слово –
Ибо это послушник Каляба
Красоту вам сию накарябал.
История о чудесном Бо(м)жеском спасении
В центре города высотный был дом,
А под домом тем был подвал,
А в подвале том жил бомж,
Водку пил, чёрствый хлеб жевал.
Но однажды вошла тоска
То ли в сердце, то ли вего кубло –
Нету водки, и хлеба нет ни куска –
Полный облом!
И закрыл он ладонью глаза –
Тусклой лампы прикрыл свет,
Ни с того, ни с сего сказал:
– Бога нет!
А ещё в этом доме жил
На самой верхотуре аж
С виду самый простой мужик,
Но в компьютерах жуткий ас.
Может, некий случился сбой,
Может, третий открылся глаз,
Может, чел этот был Бог,
И фрагментик влепил в пазл.
Он вошёл в интернет-сеть
И услышал бомжа глас,
Возразил ему: – Бог есть!
Водки взял, и бомжа спас.
В центре города высотный есть дом,
А под домом – уютный подвал,
А история эта о чём?, о том –
Что есть Бог и есть бомж,
И есть я, который вам её рассказал.
Человекозавр
Это я, ты слышишь, это я –
Здесь, на этой улице живу.
В центре тьмы от света затаясь,
В кокон сна укутан, как паук.
Вот дымок над хатою дрожит,
День до жил, до косточек промёрз.
Доживаю кратенькую жизнь,
Допиваю помидорный морс.
Прошлый год, будто слюну, сглотну,
Да заглохну снова на годок.
Месяц присобачился к окну, –
Рыжеватый смайлик-колобок.
Майся, смейся, – что-нибудь найдёшь,
Было бы желанье отыскать.
По двору без туфель, без калош,
В чёрную уборную вбредёшь
И поймёшь – насколько цель близка.
Где-то здесь и скоротаешь век.
Вытекут и высохнут глаза.
Несусветный зверочеловек,
Позабытый человекозавр.
И не стать мне кем-нибудь другим.
Аз есмь я, ты слышишь, это я –
Печь топлю и складываю дым
Кольцами в загашник бытия.
Страница автора в Facebook >>>
YouTube канал бардовских песен на стихи Александра Товберга >>>
