«Я список кораблей прочел до середины»
(О. Мандельштам)
Наверное, это самый важный для меня текст: несколько лет раздумывала прежде, чем поняла, что достичь уровня, откуда позволено «вещать без страха и упрека», невозможно.
О том, что всё чаще возвращается сон из детства…
Многим из нас снятся повторяющиеся сны: экзамен, армия, разлука…, нечто эмоционально незавершенное. Прошлое, затягивающее назад, в воронку времени, в пространство утраты. Такие сны находят живой отклик в настоящем. Если возвращаются, значит, продолжаешь бороться с призраками.
Мой призрак поселился на балконе спортивного зала. В пять лет меня отобрали в спортивную школу по художественной гимнастике. Выбрали из группы девчонок в детском саду – и отобрали у детства. Ежедневные тренировки вместо игр, жесткая дисциплина. И худшее из воспоминаний – соревнования. Ковра в республиканском зале не было, голый пол отграничивали белой шелковой лентой. Успеть сделать кувырок, пересчитав все позвонки, и поймать на лету килограммовую булаву, иначе – попадет в голову. Если уронишь – поставят низкий балл. Боль, слезы и чувство вины, что разочаровываешь всех вокруг: нельзя «плестись в хвосте», даже «середнячком» быть стыдно.
Но я была. А когда боль в спине на тренировках напоминала о себе, сбегала всё в тот же зал для соревнований. Без жюри, соревнующихся и зрителей он был гулок и пуст. На балконах обитали привидения. Не раз слышала неясный шепот и шелест, скрип половиц, долетали отголоски улицы, перезвон троллейбусов, а на фоне громадных квадратов отсветов из окон мелькали неясные тени. Чудилось, тьма зала в такие моменты оживает, и так верилось в волшебство!
И спустя годы просыпаюсь с ощущением утраты, словно не смогла уберечь заветное. Поймать луч из окон напротив в ладонь в темноте балкона, обращенного в безмолвный зал. Привидения были живыми существами в мире моих грез – так чувствуешь себя, когда пишешь повесть или роман. А дальше – снова и снова ступаешь за край белой ленты. Невозможно делать что-либо только для себя, рано или поздно придется выводить свое создание в свет, где поджидают знакомые уже боль, разочарование, отчуждение, непризнание…
Задумалась, сколько близких по духу людей подарило и отняло творческое море. Сколько их кораблей разбилось об опасные писательские мифы. Наверное, любая человеческая деятельность строится на скале иерархического инстинкта, но в творческой среде борьба за признание гораздо острее. Стать на вершину, или хотя бы на голову выше других. Остаться в памяти современников, достичь другого берега времени, дотянувшись до потомков… Мифы множатся, ветвятся дорожки – и не существует никакого Творческого пути. Мы вроде бы сами выбираем судьбу, но на выбор влияют бесчисленные случайности и подчас непреодолимые внешние обстоятельства, что остается только смириться с итогом. И продолжать жить – и писать.
В «литтусовках» пребываю давно и в разных ролях: сначала как сценарист и автор журналов, потом как редактор одного из них, позже помогала издавать книги авторам и рекламировать – издательствам, посещала литературные мастерские, фестивали, участвовала в международных конкурсах, вступала в союзы и выходила на волю… Разные лица, мысли, судьбы перед глазами. Трудно удержаться, чтобы не записать, не отобрать мифы, усыпанные обломками творческих кораблей, – а вдруг мой список (конечно же, неполный, заблуждениям нет числа) послужит кому-то оберегом в шторма?
Начну, пожалуй, с даров, а закончу отречением, следуя логике восприятия.
Миф «Избранный» тесно связан с мифом «Право писать».
…На семинаре в Милане Аню отметил Евгений Борисович Рейн. Она писала странные и завораживающие стихи, уникальный голос, говорят в таких случаях.
– Но я не чувствую себя избранной, чтобы публиковать их. Зачем плодить сущности? Слишком много слов стирают значение каждого. А в семинаре участвую, потому что люблю поэзию как таковую, без надежды, что меня причислят к поэтам, – заявила Аня.
– Если бы публиковались только великие стихи, то литжурнал был бы один и выходил раз в десять лет, а что нам всем тогда читать? – убеждала ее. – Твои строки могут вдохновить кого-то на свое произведение, будет творческая цепочка, важен сам процесс обмена вдохновением…
Записала все прямые контакты редакторов, которые удалось раздобыть на тот момент, Аня приняла листок. Окрыленная ее решением, я садилась в самолет с мыслью, что иногда цель долгого и затратного путешествия – в том, чтобы оказаться в нужном месте в нужное время и сказать нужному человеку нужные слова.
Но… прошло много лет, я читаю журналы, участвую в поэтических фестивалях, просматриваю списки поэтических конкурсов и премий. Ее стихов не существует нигде, даже поиск в сети не принес результатов. Напоминает историю Генри Дарджера, и я до сих пор храню ее рукопись…
– А я – писатель первого ряда, – сказал как-то один из членов союза. Задумалась: кто им «ряды» в ЦДЛ раздает? Судьи кто? И сразу вспомнились «Слова» Сартра: «мельчайшее высказывание воспринималось в свете грядущей судьбы». Они не живут – они Пишут Судьбу, зачастую оставаясь за бортом жизни. Так можно, зажмурившись, грести на паркете хрущёвки, как в океане.
О «поцелованных Богом» у меня целая череда печальных историй: человек всегда получает в награду гораздо меньше, чем вложено сил и души. Люди «с печатью на челе» и придумали «Творческий путь» с непременным условием «через тернии к звездам», не страдал – не заслуживаешь. А могли бы жить и радоваться. Безоглядно и просто. Без обид на «невежественный и жестокий мир» и болезней сердца. Их не сломили бы «вечный шорт-лист» или личная неприязнь того или иного авторитета.
Наблюдение чужих успехов и неуспехов со временем превратилось для меня в некий эксперимент, социологическое исследование с безжалостным (для венценосных творцов) выводом: признания заслуживает не тот, кто много страдает, а тот, кто много работает и не перестает учиться. Да, талант и удача существуют, но это лишь значит, что кому-то выпал быстрый и яркий взлёт, а кому-то – долгое трудное восхождение. И неизвестно, какой из путей ведет к счастью. Человеческое же счастье заключается в обретении смысла, а его поиски продлевают жизнь. Но и здесь писатели преуспели в оправдании бытия «даром избранного», при жизни застыв собственным памятником.
Только творить, как и жить, можно по праву рождения. Свободно от всего и от всех. Сбегая из-под ареста гулять в лес весной, я поняла, что не бывает свободы ни украденной, ни заслуженной. Как не бывает и заслуженного счастья, заслуженной любви или награды: всегда кто-то достойный не удостоится. И потому человек либо свободен, либо нет. Глупо ждать, что кто-то авторитетный в человечьем или божьем обличье выдаст нам право писать свою жизнь, хранить свое время, делиться мыслями и чувствами с другими. Это право можно только взять, решиться. А дальше – пусть читатель решает, быть нам или не быть.
«Шедевр пробьет себе дорогу», не правда ли?
Возможно, кто-то и знает чудесные истории о «проснуться знаменитым», я – нет. Для меня это такой же миф, сгноивший в тени не одну талантливую рукопись и хорошую книгу (к сожалению, некоторые книги обладают сроком годности и должны быть прочитаны в свое время, чтобы потом возвращаться в контексте истории).
А в тему, что и как пробивает дорогу, есть несколько размышлений…
Процитирую Ниала Фергюсона «Площадь и башня» (книга не о сути творчества, а о принципах устройства общества и распространения информации).
«По словам Дункана Уоттса, главное при оценке вероятности каскадного эффекта, напоминающего заражение, – “сосредоточиться не на самом стимуле, а на структуре сети, по которой расходится этот стимул”. Это помогает объяснить, почему на каждую идею, которая разлетелась по свету молниеносно, как вирус, приходится множество других идей, которые прозябают в безвестности и выдыхаются только потому, что начали свой путь с неудачного узла, неудачного кластера или из неудачной сети».
Или проще: всё зависит от «волны отзывов» (площадная популярность в сети) или рекомендаций авторитетов (Башня высоколобой критики, Премии и т.д.). Первое провоцирует на стадный инстинкт, второе совестит невежеством, навязывая авторитарные вкусы. И то, и другое взывает к чувству вины или стыда, а хочется, чтобы искренне полюбили…
… Фестиваль в Крыму. Жаркий полдень, приезжают новые конкурсанты. Она чуть не рухнула рядом на скамейку под деревом, скинув на землю сумку, набитую книгами, выдохнула:
– В автобус садилась женщина. Несла на руках ребенка в инвалидной коляске. Никого даже не попросила помочь! Когда притиснули нас друг к другу в толпе штурмующих двери, заметила, какие сильные, накачанные у нее руки. А потом они оглянулись: женщина – уже пожилая, и только со спины выглядит, как спортсменка, а ребенку лет под тридцать… Сюжет для рассказа, о нашем равнодушии к чужому горю…
Вот такие книги все ждут, подумала я тогда. Книги, которые рождаются из людских историй вокруг, а не подняты из глубин души автора. Во-первых, душа на поверку может оказаться не так уж глубока, а во-вторых, читатель в книге ищет себя и своих близких.
Есть, правда, мнение, что это связано с русским менталитетом: «коллективное сознание, я – последняя буква алфавита», в западном мире ценятся личные истории от первого лица, но у нас предпочтительнее не высовывать авторский нос в текстах. Я же поняла в Крыму, что одного таланта недостаточно, нужен неиссякающий интерес к людям, чтобы живописать мир и наше – общее – время. Наверно, любого писателя передёрнет от отзыва о «зря потраченном на книгу времени». Но время и есть жизнь, если отнимаешь ее часы, должен дать взамен нечто ценное.
Но что именно, если «в мире всего четыре сюжета»[1] и «ничто не ново под луною»[2]?
Сизифов труд – плодить сущности, как сказала бы Аня.
Собери десять свидетелей происшествия – и получишь десять разных историй, писала сама когда-то, искренне веря в уникальность каждой «снежинки», и лишь спустя годы и два романа поняла, что «каким бы уникальным ни был узор, в основе его – пресная вода». Мы все разные, и мы все одинаковы одновременно. Даже фантазийные миры опираются на мировую историю и мифологию. Абсолютно уникальный мир превратится в абсурд, понятный одному создателю. Возможно, повторение, как в музыке, рождает чувство гармонии, преемственность в искусстве гарантирует стабильность цивилизации, а сопереживание возникает только при условии схожести и узнавания, способности примерить на себя участь героя?
Думается, здесь важно найти баланс между обыденным и необыкновенным – и не сорваться с каната истории, ведь из маленьких историй и складывается общечеловеческая, и любая жизнь достойна романа, главное – как ее написать.
«Писать я бросил в десять лет, слишком опасно»[3].
– Отец умер в точности, как я и написал…
– Вы поэтому не хотите издавать роман?
– Да. Мне страшно, всё написанное сбывается. Впереди по тексту – тяжелая болезнь сына.
– Может, изменить сюжет?
– Не получится, но я выбрал все идеи и мысли для книги по психологии. Ее и будем издавать.
– Жаль, роман премиальный…
Диалог, состоявшийся чуть меньше года назад в «КофеХаус» на Арбате, где назначаю встречи клиентам агентства. Мы издали нон-фикшн, похоронив рукопись, завоевавшую престижную награду, в столе автора. Я тоже верю в миф о пророчестве художественного слова, способного изменить мир, – и ничего не могу с собой поделать. Когда-то и со мной случалось и воплотить героя в жизнь за пределами рукописи – он даже жил в будущем, из-за разницы часовых поясов, и предсказать смерть любимой собаки – у меня на руках. Теперь все печальные истории пишу из прошлого: что произошло, редко возвращается, бомба дважды в башню не попадает.
От литераторов часто можно услышать фразы: «нас пишут наши тексты, а не наоборот», «я – только проводник идей и образов сверху», «мысль в голову всегда приходит – не ты ее думаешь-пишешь» и т.д. Возможно, творчество, как молитва, и есть подключение к каналам высших сфер, где все времена сосуществуют и будущее уже написано за нас. Но вряд ли кто пожелает воплощать тревожные предчувствия на бумаге: «незнание дня своей смерти делает нас бессмертными»[4].
И всё же находятся те, кто готов пожертвовать всем ради успеха, славы или вечной памяти. Я называю этот миф «Синдромом Фауста», но часто он воспаряет к мифу о самопожертвовании на творческом кресте.
И это всегда сделка. Не важно, кем ты жертвуешь: собой или другими. Лжешь и притворяешься ради успеха в обществе или шагаешь в окошко ради личной правды. В любой человеческой деятельности (будь то бизнес, спорт или искусство) можно найти следы тех, «кто душу продал» по «пути наверх по головам», когда «цель оправдывает средства», но только в творчестве выбирают самопожертвование. Трагедия возвышает.
… В тот год я работала в редколлегии литжурнала, и мы готовили к выпуску июльский номер.
– Ребенок еще не успел родиться с начала года, а у нас уже три смерти, – жаловалась главред.
О двух я знала: инфаркт, инсульт.
– Кто третий?
– Самоубийца. Повесился.
Поэт, тридцати с лишним лет, публикующийся лауреат Григорьевской премии.
– А в чём причина? Узнал, что неизлечимо болен?
– Они все больны – невостребованностью, непризнанием…
– Но вы же книгу стихов ему как раз делаете, неужели не проскочило ничего в письмах? Нельзя было как-то поддержать, помочь?
– Ты мне лучше скажи, что с книгой его делать? Выпущу – родственники заявят, что мы наживаемся на его трудах, а на самом деле ни одной не продастся.
– Надо держать слово, данное тем, кто ушел.
Книгу решили разместить в библиотеке для бесплатного скачивания, и я готовила ему страничку на сайте издательства. С фотографии на меня смотрел молодой человек с внешностью киноактера, и вроде бы всё у него в жизни было как надо. И лишь взгляд – пронзительный и потусторонний, будто предчувствовал, а фотография наверняка за несколько лет до трагедии сделана. Этот случай надолго выбил меня из колеи, вернул в далекое прошлое – к истории самоубийства одноклассницы. Позже я вычерпала душу на страницы романа «Поколение бесконечности», но легче от этого не стало. «Мы не хотим издавать роман о суициде», – получала ответы издательств, но я писала не о тех, кто нас покидает, а о том, как сложно жить после, преодолевая чувство вины, снова и снова пытаясь простить и принять свою память. И сейчас, то и дело читая некрологи в сети, я всякий раз задумываюсь о том, как страшно мы обмануты мифом, что смерть возвышает. Классики погибали не во имя собственного величия, смерть для них была точкой отчаяния или выходом на свободу из бесконечной борьбы Творца с Системой. Из жизни, которая им угрожала, из общества, где им не было места. А потом – да, трагическая смерть обессмертила имена. Современники же зачастую понимают всё наоборот: нужна петля на шее, чтобы твои книги читали. Но имена очередных цветаевых-есениных помнят разве что поклонники, и они были бы счастливы, если бы поэты продолжали писать. Остальным до них дела нет – сеть каждый день, каждую секунду выбрасывает на нас столько слов, что даже слова о смерти растворятся в общем кишении.
Сейчас самое время написать об отречении, обещанном вначале.
Пишу. Последний миф – о Предназначении.
«Умирают люди только в двух случаях: когда они уже исполнили своё Предназначение или когда Мироздание поняло, что они его исполнять и не собираются», – писал Дмитрий Горчев.
Когда пропадаю надолго, мои фестивальные друзья чуть ли не с ужасом в глазах спрашивают: «Ты пишешь?!!!», и я понимаю, что они тоже верят в этот миф. В нашем оцифровывающем каждый миг бытия мире невозможно написать Большую книгу – и почивать на лаврах, нужно постоянно подбрасывать в огонь читательских ожиданий новые и новые исписанные листы. Беседовала однажды с автором трилогии, он писал продолжение по контракту для коммерческого издательства.
– К своим героям я уже испытываю только одно чувство – отвращение, даже убивать их не хочется. Думаю, отказаться от контракта, но…
Если бы в моих правилах было давать советы, я бы точно ответила – откажись, не мучай себя, это же пытка выдавливать из себя слова.
Когда-то я работала в офисе с десяти до семи, чувствуя себя Цинциннатом Ц, пишущим свою повесть в тюрьме. Я жила по ту сторону монитора и носила свой мир на флешке, всякий раз сбегая в пространство фантазии от унылой действительности. А сейчас я создаю жизнь – какой хочется, и желание строить миры на бумаге отпало, записываю разве что чужие истории, и только те, что тронули по-настоящему. Когда нравится жить, пишется все реже и реже.
А о предназначении можно еще процитировать философов-футурологов, да хоть того же Харари: современный мир столь быстро меняется, что невозможно выбрать профессию или предназначение на всю жизнь, так или иначе придется приспосабливаться, меняться, учиться новому. Я знаю поэта, нашедшего себя в музыке, художника, ставшего архитектором света, писателей, открывших в себе художника или фотографа. Содержание (наши идеи) диктуют форму, и это здорово – наконец вырваться из плена слов.
…И пробежаться под солнечными брызгами фонтанов Александровского сада. Странно, я столько всего здесь написала в жаркие летние дни, почему ни разу не осмелилась освежиться?
– Дорожки сада – это бывшее русло реки, рассказывают гиды туристам.
А река – это время. И хочется хоть немного побыть норштейновским ёжиком: лечь на спину – и пусть река сама меня несет, а я буду смотреть на звезды, отыскивая среди них всё новые и новые путеводные. Не сочинять, не подстраиваться под чьи-то вкусы и ожидания, а писать жизнь как она есть. И хранить свое время. Подальше от всяческих соревнований.
Большая часть жизни, писал Бродский, уходит на то, чтобы научиться не сгибаться перед чужой мыслью или примером. И читая о чьей-то жизни – не обесценивать свою.
…Вдоль кремлевской стены срубили все старые деревья, под которыми когда-то с волнением перечитывала письма читателей своей первой повести, а писатели, чьими повестями восхищалась сама, вдруг напомнили срубленные деревья – «иных уж нет», но я буду их помнить, потому что всё в нашем мире «движется любовью».
[1] Хорхе Луис Борхес
[2] Екклесиаст
[3] Уильям Берроуз «Голый завтрак»
[4] «Солярис»
ЕЩЕ О ТВОРЧЕСТВЕ Мои книги | Подписаться на новости | Архив писем | Поблагодарить
