Год был трудным, спасали только книги…
Но несмотря на цензуру и ограничения, список прекрасных книг получился внушительным. И для меня как для homo legens (человека читающего) большая радость делиться прочитанным.
В этом году будет много биографий, альтернативных историй и антиутопий, документального прошлого, ставшего вдруг нашей актуальной реальностью, поэзии и психологии – для спасения души в этом мятежном мире.
Процитирую Виктора Франкла: смысл жизни стоит искать за пределами собственного «Я». Поэтому желаю в новом году писателям побольше читать, а читателям писать друг другу искренние и теплые письма! Чтение и правда способно уберечь от невзгод.
А начну с мечты о книжном магазине, которая наверняка посещала всякого книголюба…
Книга о том, что два разных читателя никогда не прочтут одну и ту же книгу одинаково.
В 2002 году Надя Вассеф, ее сестра Нихал и подруга Хинд основали в Каире первый независимый книжный магазин Diwan. Они были молоды и бесстрашны, у них не было бизнес-плана, но не было и страха. Надя, Нихал и Хинд еще не знали, с какими трудностями им предстоит столкнуться. В следующие годы этой троице довелось испытать на себе все тяготы ведения бизнеса в патриархальной стране: прокладывать путь через домогательства и дискриминацию, обхаживать деспотичных бюрократов и на ходу разбираться в правилах египетской цензуры. А когда Diwan наконец добился успеха (десять филиалов, более ста сотрудников и множество поклонников), в Египте грянула революция. Эта книга – откровенные мемуары и дерзкий бизнес-роман, увлекательный рассказ о современном Египте и необычный путеводитель по Каиру, но прежде всего – вдохновляющая история о преодолении любых преград из любви к делу всей жизни.
Цитаты:
«Книжный магазин – это одновременно и уединенное, и общественное место, в котором мы скрываемся от внешнего мира, но вместе с тем входим с ним в более близкий контакт».
«Мы обе были убеждены в том, что лучше сначала сделать, а потом рассказать.
Однажды за обедом наша мать, Фаиза, терпеливо слушала, как мы с Хинд бьемся над этой проблемой. В конце концов устав слушать наши предложения и желая поскорее вернуться к еде, она сказала: «Диван». Она перечислила значения этого слова: собрание стихотворений на персидском и арабском языках, место встречи, гостевой дом, софа, а также титул. А «дивани» – это вид арабской каллиграфии. Помолчав немного, она добавила, что это слово к тому же читается одинаково что по-арабски, что по-английски, что по-французски. И вновь уткнулась в свою тарелку. Мы были покорены.
Создание Diwan было реакцией на мир, в котором до печатного слова никому больше нет дела».
«Есть какая-то двойная ирония в том, что колониализм сначала отрывает нас от нашего прошлого, а затем вынуждает обращаться к колонизаторам за информацией об этом самом прошлом. Европейцы изобрели египтологию, а потом стали учить ей египтян.
Насколько наша зависимость от импортируемых знаний ограничивает наше воображение? Может, колонизированные культуры так привыкли быть в приниженном положении, что беспрекословно воспринимают знание как дар и даже не задумываются о его подлинности или о том, чтобы самим предлагать что-то взамен? Восточные писатели не пишут о западной истории так часто, как западные писатели пишут о восточной. Кто владеет прошлым: те, кто о нем повествует, или те, кто слушает это повествование? На писателях или на читателях лежит ответственность за то, чтобы заполнить бреши, оставленные колониальной разобщенностью?
Чтение, возможно, сродни путешествию. Мы едем в дальние страны, чтобы узнать, чем они отличаются от наших. Анализируя впечатления от дороги, мы осознаем и систематизируем собственный жизненный опыт».
Помни ее полет – ибо птица не вечна.
Форуг Фаррохзад (или просто Форуг, как ее называли) росла в Тегеране 1940–1950-х годов — первая женщина, без поддержки и покровительства мужчин сумевшая избавиться от ярлыка «поэтессы»: она стала выдающимся поэтом.
Она была бунтаркой. Женщиной, которую услышали. Поспешно выданная замуж, Форуг бежит от мужа, чтобы реализоваться как поэт, – и вот ее дерзкий голос уже звучит по всей стране. Одни считают ее творчество достоянием, другие – позором. Но как бы ни складывалась судьба, Форуг продолжает бороться с предрассудками патриархального общества, защищает свою независимость, право мечтать, писать и страстно любить.
Цитаты:
«– Оскорбляя других, вы лишаете себя всякой возможности поспособствовать их развитию, а не желая признавать их мнение сколь-нибудь важным, вы отказываетесь от главной цели творчества.
– И в чем же она заключается?
– В том, чтобы налаживать связи. И не только между идеями, но и между людьми».
«Вся моя жизнь – мрачный напев.
Он тебя, повторяя в себе, донесет до рассветов,
где все в вечном цвету».
«Любовь – другая страна. Я скажу даже больше. Разные страны отличаются друг от друга куда меньше, чем жизнь, когда ты влюблен и когда не влюблен. Когда ты кого-то любишь, тебе кажется, будто изменился не только окружающий мир – некогда тусклое стало ярким, обыденное – живым и разнообразным, – но изменились люди, и не в последнюю очередь ты сама, хотя, может статься, все дело в том, что ты вернулась к себе настоящей».
«Ничего никогда не бывает достаточно. Делай что можешь.
Когда я ушла от отца, а потом и от мужа, я утратила имя, стала никем. Но в этом была и свобода: я принадлежала только себе. Это придало мне сил, помогло мне стать тем поэтом, которым я хотела стать».
«Как-то раз, когда новый режим запретил мои книги, какой-то упрямец все равно их напечатал, и его издательство сожгли дотла. Будто поэзию можно уничтожить, точно дом или тело. Искусство не уничтожишь. Оно будет жить, даже если его замалчивают, запрещают; оно выдержит долю гораздо худшую, чем пожар».
Лучше верить во что-то и быть Живым!
«Мечты темнокожей девочки» – невероятные по своей силе мемуары знаковой американской поэтессы и писательницы Жаклин Вудсон.
Цитаты:
«Где-то в моей голове каждый смех, плач или колыбельная становятся воспоминанием».
«Даже тишина может рассказать вам историю. Просто слушайте. Слушайте».
«Мне хочется записать на бумаге, что революция как колесо истории, которое крутится всегда, сегодня здесь, завтра там. Как карусель. Мы садимся на нее и на короткое время становимся частью истории. А потом карусель останавливается, и наступает очередь других.
Мы медленно идем по парку, и впереди я вижу большие качели. Они свободны и ждут меня.
А когда я запишу все, что хочу, наверное, закончу так:
Меня зовут Жаклин Вудсон, и я готова прокатиться на этой карусели.
Каждый день перед тобой открывается новый мир.
И все эти миры живут в тебе… И все эти миры объединяются в один,
этот мир – Ты. В этом мире выбор за тобой, только ты решаешь, где поставить точку в каждой истории».
Книга-мечта: Ты зажигаешь своё желание от желания другого человека.
Прочла после влюбленности в Беззвездное море.
Странствуя по миру, то здесь, то там открывает свои двери Le Cirque де Rêves – работающий от заката до рассвета “Цирк сновидений”…
Цитаты:
«В любой тайне заключена сила. Раскрытая тайна утрачивает часть своей силы, поэтому надо хорошо ее хранить. Тайна – настоящая тайна, а не какой-нибудь пустяк – может навсегда изменить судьбу посвященного в нее человека. Записывать тайны особенно опасно, потому что, как бы бережно ты их ни хранил, кто знает, кому может открыться тайна, доверенная клочку бумаги. Так что, если у тебя есть какие-то тайны, и для них, и для тебя будет лучше, если они тайнами и останутся. Отчасти именно по этой причине в мире почти не осталось волшебства. Ведь любое волшебство – это тайна, так же как и любая тайна – это волшебство. Люди годами учились ему, делились его секретами, записывали их в толстые книги, страницы которых со временем желтели и покрывались пылью, а потом волшебство почти исчезло, по капле утратило свою силу. Это было не неизбежно, но закономерно».
Книга, воссоздающая жизни наших предков – первых людей на Земле, исследования археологов, которые читаются как древнее предание, как миф.
Например, я узнала, что первобытные люди заботились о беспомощных родственниках, пережевывая им пищу. А первая дама с собачкой жила в Израиле 12 000 лет назад и была захоронена в обнимку с любимым питомцем в Айн Маллаха.
Цитата:
«У нас нет никаких письменных свидетельств их истории, и об их быте, верованиях и образе жизни можно только догадываться по редким находкам, захоронениям и стоянкам. Достаточно ли этого?
Оказывается, да. Камни и черепа могут очень много рассказать о прошлом: о том, как жили семьи, как дети становились взрослыми, как люди приманивали охотничью удачу, как открывали новые земли, как приручали первых животных и даже как лечили зубы. Мы считаем, что представители каменного века бесконечно далеки от нас и мы совсем на них не похожи, но думать так – несправедливо: в людях палеолита было гораздо больше человеческого, чем нам кажется. 50 иллюстрированных историй – о том, что наши предки были не просто homo, но еще и людьми.
Непрерывная война – обязательная часть жизни обезьяньих «племён». Присуща она и нашему роду – от самых истоков до, к сожалению, нынешних дней».
Главный герой, пятидесятилетний преподаватель философии Тони, вроде бы без очевидной причины решает покончить с собой. И назначает точную дату собственной смерти, дав себе год на завершение дел. Тогда же он начинает вести дневник, где каждый вечер описывает события минувшего дня, а также восстанавливает историю своей жизни. Цель дневника – разобраться в себе самом и понять, почему ему так бесповоротно расхотелось оставаться на этой земле.
Цитаты:
«На мой взгляд, истинное счастье дается уверенностью, что ты победил злой рок. Без дозы страдания не может зародиться счастье ни в одном из его многочисленных вариантов. Быть счастливым не значит успокоиться от сознания собственного счастья. Не бывает абсолютного счастья. Не бывает счастья как такового. Счастье, оно здесь и сейчас. Было и прошло, поэтому ты должен генерировать его снова и снова, если желаешь им наслаждаться.
Высшая степень счастья, по-моему, заключается не в удачном стечении обстоятельств, не в миге оргазма, не в исполнении желания или удовлетворенном тщеславии, хотя какую-то долю счастья все это приносит. На мой взгляд, счастье очень верно определил один писатель, какой именно, не помню: это острое физическое и нравственное наслаждение, испытанное после того, как тебе в ботинок попал камешек, ты, мучась от боли, прошел километр и наконец – вот она, главная точка! – разулся».
Как ни странно, но антиутопия, написанная до войны, звучит актуально и в дни жёстких политических репрессий. Чем-то напомнила первую строчку из «Приглашения на казнь» Набокова: «Сообразно с законом, Цинциннату Ц. объявили смертный приговор шепотом. Все встали, обмениваясь улыбками».
Цитаты:
«Я не знаю, что тебе сказать. Что тебе теперь сказать. Я тебя больше не увижу, тебя через некоторое время убьют, то есть каждый следующий день ты можешь прекратить быть. Тебя как-то немного нет, знаешь. Я пытаюсь думать о тебе, позвонить тебе – и не получается. Думаешь и пытаешься позвонить какому-то пятну.
– Пятну? Офигеть. Пятну. Ну мы вообще-то прожили с тобой…
– Серёж, ну это неважно уже. Я не увижу тебя, я не обниму тебя. Мы не поговорим с тобой.
– Видишь, говорим.
– Да, говорим. Серёжа, я не чувствую, что ты есть. Понимаешь.
– Но я есть. Вот, я есть.
– Но в каком-то смысле, важном смысле, тебя нет. Они тебя уже казнили. Хотя ты этого пока и не чувствуешь.
– Света… я…
– Серёжа, никакого «я» уже нет. К сожалению. Ты извини, я просто, может, зря это всё…
– Ну почему, почему, это важно, что ты говоришь.
– Ну вот, говорю.
– Но я есть. Вот я.
– Ну ладно, хорошо. А завтра не будет, может быть.
– И что теперь? Мне не звонить?
– Да нет, звони. Почему бы не поговорить с небытием».
- Стиг Дагерман. «Остров Обреченных» и «Немецкая осень»
Стиг Дагерман (1923–1954) – шведский писатель и журналист. В 1945 году он опубликовал свой первый антимилитаристский роман «Змея»: критики объявили его шедевром шведской прозы, а самого Дагермана – молодым гением. Через год выходит в свет второй роман, «Остров обреченных», закрепивший успех писателя. Его сравнивали с Уильямом Фолкнером, Францем Кафкой и Альбером Камю. В том же 1946 году Дагерман опубликовал сборник эссе «Осень в Германии», в котором поделился впечатлениями от путешествия по послевоенной Германии и показал заурядность простых немцев, прошедших через войну.
Дагерман считается ведущим представителем фюртиотализма, зародившегося в шведской литературе 1940-х годов. В его романах нашли выражение характерные для этого течения экзистенциальные чувства страха, вины, беспомощность перед лицом слепой судьбы – отголоски Второй мировой и предчувствие холодной войны. Кроме того, их отличает глубокий интеллектуализм и философское умонастроение.
В 1987 году создается общество его имени, в 1996 году учреждается Премия Дагермана. В 2008 году ее лауреатом стал французский писатель Жан-Мари Гюстав Леклезио (Нобелевская премия за роман «Пустыня»).
Цитаты из «Остров обреченных»
«Дно мира свободно от страха, ибо оно и есть надежное дно самого страха; оно свободно от страха, потому что оказавшийся здесь уже познал страх во всех его видах: страх смерти, страх судороги, страх голода, страх упасть с велосипеда и пораниться об острый край лопаты, страх упасть и страх вылететь в кювет, страх площадей и страх похоронных катафалков, и весь остальной страх, украшающий путь со дна мира на его поверхность. Но дно мира свободно и от многого другого: от любви и ненависти, от вины и радости, от надежды и разочарования, ибо во время долгого падения сюда искатель лишился всего, что было ему к лицу или не к лицу, и остался полностью обнаженным, как никогда ранее обнаженным – на нем нет ни плавок сомнения, ни купального халата надежды, но он может созерцать себя самого, потому что темнее уже не будет, может рассматривать себя без одежд, без масок и, исходя из этого, фиксировать свое положение в мире – он подобен утопленнику, который с закрытыми глазами разглядывает место, где все случилось.
Я не согласен делить действия на добрые и злые, на хорошие и плохие или даже на правильные и неправильные – я готов различать лишь контролируемые и неконтролируемые действия, осознанные и неосознанные, а поскольку самое важное – оставаться верным своему направлению и едва заметной вдалеке, а может быть – и вовсе незаметной цели, то главное различие я провожу именно между тем, что я контролирую, и тем, что я не контролирую.
Поскольку мы не одни в этом мире или, по крайней мере, не настолько одни, насколько бы нам этого хотелось, мы обязаны держать свои взрывы под контролем, направлять неизбежные взрывы парадоксального зла или парадоксального добра более или менее в сторону выбранной нами цели».
Рецензия на «Немецкую осень» на Горький-медиа: «Командировка в ад»
(цикл эссе и статей об опустошенной войной Германии)
В этом году роман получил международную Букеровскую премию с формулировкой: «за широкомасштабный, провокативный, полный макабра и юмора роман о национальности, идентичности и старении, и об исцеляющей и разрушительной силе памяти».
Роман-предсказание о возможной мировой катастрофе из-за того, что не только люди, но и государства хотят вернуться в прошлое. Сложноустроенный роман о литературе и памяти, в центре его вполне реальная проблема ностальгии как причины военных конфликтов. Роман написан в 2020 году, на русском языке вышел в 2023 в издательстве «Поляндрия NoAge». И очень вовремя: не только потому, что книги новоиспеченных лауреатов больших премий всё реже будут быстро попадать к русскому читателю, но и потому, что сама книга — своего рода предупреждение о неизбежной войне.
Цитаты:
«Рано или поздно каждая утопия становится историческим романом».
«Человек – единственная машина времени, которой мы располагаем».
«Первое, что исчезает при потере памяти, это представление о будущем».
«Мы повторяем эту войну, чтобы она больше не повторилась».
«Чем меньше памяти, тем больше прошлого».
«Ни одно время не принадлежит тебе, ни одно место не является твоим. То, что ты ищешь не ищет тебя, то, что снится тебе не зовёт тебя в свой сон. Ты знаешь, что потерял что-то свое в другом месте и в другое время, и потому ищешь его в чужих комнатах и снах. Но если окажешься в нужном месте, время будет другим. А если будешь в правильном времени, место будет иным».
10. Рут Озеки. Книга формы и пустоты
Через год после смерти своего любимого отца-музыканта 13-летний Бенни начинает слышать голоса. Это голоса вещей в его доме – игрушек и душевой лейки, одежды и китайских палочек для еды, жареных ребрышек и листьев увядшего салата. Хотя Бенни не понимает, о чем они говорят, он чувствует их эмоциональный тон. Некоторые звучат приятно, но другие могут выражать недовольство или даже боль.
Когда у его матери Аннабель появляется проблема накопления вещей, голоса становятся громче. Сначала Бенни пытается их игнорировать, но вскоре голоса начинают преследовать его за пределами дома, на улице и в школе, заставляя его, наконец, искать убежища в тишине большой публичной библиотеки, где не только люди, но и вещи стараются соблюдать тишину. Там Бенни открывает для себя странный новый мир. Он влюбляется в очаровательную уличную художницу, которая носит с собой хорька, встречает бездомного философа-поэта, который побуждает его задавать важные вопросы и находить свой собственный голос среди многих.
И в конце концов он находит говорящую Книгу, которая рассказывает о жизни и учит Бенни прислушиваться к тому, что действительно важно.
Цитаты:
«Странно видеть книгу в книге, правда? Но ничего странного тут нет. Книги ведь любят друг друга. Между нами существует взаимопонимание. Можно даже сказать, что мы все связаны некой родственной связью, которая простирается, как ризоматическая сеть, под человеческим сознанием и связывает мир мыслей воедино. Представьте нас в виде мицелия, огромной подсознательной грибницы под лесной подстилкой, где каждая книга – плодоносящее тело. Мы, как грибы, коллективисты. Мы говорим о себе: мы, наш, нас.
Поскольку мы все связаны, мы постоянно общаемся: соглашаемся, не соглашаемся, сплетничаем о других книгах, цитируем и ссылаемся друг на друга – и у нас тоже есть свои предпочтения и предубеждения. Конечно, есть! Предубеждений на библиотечных полках предостаточно. Научные тома пренебрежительно относятся к коммерческим изданиям. Литературные романы смотрят свысока на любовные романы и криминальное чтиво, а есть такие жанры, к которым относятся с презрением практически все остальные, например, к руководствам по саморазвитию.
Общественная библиотека – это святилище мечты, и люди здесь то и дело влюбляются. Ты можешь в это не верить, но это правда. В конце концов, книги – это произведения любви. Возможно, наши тела не созданы для того, чтобы наслаждаться тайнами телесного соединения, но даже самые сухие тома, самые неромантичные из нас способны помочь сбыться вашим мечтам».
Книга о диктатуре, о насилии, о столкновении воли и представления отдельного человека с монолитной — и неизбежно чудовищной — силой, которую можно назвать разными словами (например, «государство» или «общество»). Что еще важнее — это книга о выборе, в том числе выборе между свободой и безопасностью.
Роман сложно устроен: в нем три не впрямую перекликающиеся друг с другом книги с повторяющимися именами героев, которые навевают мысли об инкарнации, все три части связаны между собой через географическую точку — дом в Нью-Йорке на Вашингтонской площади. Первая часть — своеобразный оммаж Генри Джеймсу с витиеватой стилизацией под девятнадцатый век, где все немного иначе: чуть другое рабство, чуть иные нравы, иные идеалы. Вторая часть — это девяностые годы ХХ века, эпоха свободной любви и СПИДа. А в третьей, джорджоруэлловской части, в Америке недалекого будущего, оказавшейся за семью железными занавесами из-за череды пандемий, внучка главврача, предельно ужесточившего контроль за больными, мучается от последствий вакцинации, пытаясь вырваться на свободу.
Цитаты:
«Чего стоит жизнь, если в ней не будет возможности, пусть призрачной, почувствовать, что она и вправду принадлежит ему, что он волен ее создать или порушить, лепить ее как глину или разбить как фарфор?»
«Человек – это худшее наследие, потому что человек непредсказуем по определению».
«…Но сон был … про сказку, которую бабушка рассказывала мне в детстве, – сказку о голодной ящерице… которая проглотила Луну.
…Мы – ящерица, но мы и луна. Некоторые умрут, а некоторые будут делать то, что делали всегда, продолжать свой бессмысленный путь, повторяя то, что заставляет нас повторять сама наша природа, оставаясь безмолвными, непознаваемыми, неостановимыми в этом непрекращающемся движении.
Ты каждую ночь молишь о прощении. Ты знаешь, что прощения никогда не будет».
После впечатлившего в пандемию романа «Орикс и Коростель» (искусственно выведенное племя травоядных людей создает себе Бога, а значит и войну…) обратила внимание на сборник ее остросоциальной прозы:
«Рожденный и потерянный ребенок, роза в целлофане, девочка в инвалидной коляске, таинственная одержимость нелепого чужака, удивительные города, где некому жить, баядеры, которых никто не видел, крушение, тихое безумие и вопль отчаяния – жизнь, несмотря ни на что…»
Цитаты:
«Пользоваться, оставаясь бесполезным, знать и не быть познанным».
«– Представь, что жизнь – это необитаемый остров. И ты там застряла, и с этим что-то нужно делать.
– А потом меня спасут? – говорю я.
– Забудь о том, что тебя спасут, – сказал он.
– Не могу, – сказала я.
…Этот мир есть грех, говорит Кришна. Этот мир – все, что у нас есть, говорит Джозеф. Все, что есть в твоем распоряжении. И больше ничего. Тебя не спасут».
«Легче любить демона, чем человека, хотя в этом меньше героизма».
«Помню суть (ибо в языке – и в этом его богатство – всегда существует «суть», отражения, и они прилипают к нёбу, и потому столько нас кануло под темным сверкающим покровом языка, и потому не ищите в языке свое отражение».
Главное в романе вовсе не детективная составляющая, а сам городок Саванна с его обитателями: светскими дамами из Карточного клуба замужних женщин; затворником, чья бутыль с ядом способна убить всех жителей города; пожилым человеком, выгуливающим каждый день несуществующую собаку; королевой красоты леди Шабли, выступающей в весьма экстравагантном шоу; жрицей вуду, проводящей ритуалы ночью на кладбище…
Самое интересное, что эта история и все ее персонажи – не вымысел. Джон Берендт, основываясь на реальных событиях, сумел создать роман, завоевавший сердца миллионов читателей.
«В середине семидесятых умер Джон Мерсер, и в некрологе я прочел, что он родился и провел детство в Саванне. Мерсер был лирическим поэтом, к тому же написавшим музыку к десяткам своих песен, полных нежного, сладкого лиризма и знакомых мне с детства: «Примечай лучшее», «Ночной блюз», «Песенка для моего сына», «Добрая, хорошая», «Нашествие дураков», «Старая черная магия», «Мечта», «Лаура», «Тряпичная кукла», «Вечерняя прохлада» и «Об Атчисоне, Топике и Санта-Фе».
Если верить некрологу, Мерсер никогда не порывал связей с родным городом. Саванна, говорил он, «чудесное, прекрасное место, рай для мальчишек». Даже уехав из Саванны, он сохранил за собой дом на окраине города, чтобы приезжать на родину в любое время. Заднее крыльцо дома выходило на маленькую речушку, которая во время приливов затапливала окрестные болота. В честь знаменитого земляка саваннцы переименовали этот ручей в Лунную реку, по названию одной из четырех песен, завоевавших приз Академии искусств».
- Хан Бён-Чхоль. Общество усталости
Негативный опыт в эпоху чрезмерного позитива
«В общественном плане позитивной потенции соответствует готовность субъекта быть самому себе предпринимателем, работать над собой, чтобы быть эффективным и производительным членом позднекапиталистического общества достижений.
Отрицание этой позитивной потенции приводит к импотенции, к неспособности что-то делать, к антитезису. Этой импотенции соответствует выгорание, депрессия, нарциссический крах субъекта от неспособности соответствовать идеальному образу самого себя. Именно в этом смысле в «Обществе усталости» говорится о «Nicht-Mehr-Können-Können»: субъект просто не может больше мочь».
Рецензия на Горький.Медиа: Литература самобеспомощности
У современной поп-психологии и селф-хелп литературы есть один интересный изъян: книги о борьбе со стрессом, тревожностью и выгоранием стоят рядом с книгами по тренировке памяти, тайм-менеджменту, многозадачности и повышению продуктивности. Парадокс заключается в том, что именно издания из второго списка ответственны за те недуги, что предлагают вылечить издания из первого. Таков один из тезисов Бён Чхоль Хана, изложенных в «Обществе усталости».
О логотерапии в творчестве и в жизни – как о возможности выжить и обрести смысл в нашем амбивалентном мире, о выходе из «скорбного бесчувствия» и бессмысленного капкана «коллективной вины» я пишу статью, поэтому просто поделюсь некоторыми книгами с цитатами (подробнее будет позже).
Что такое Человек? Это существо, которое постоянно решает, чем оно является.
Быть человеком – значит выходить за пределы себя. Смею утверждать: суть человеческой экзистенции – в такой самотрансцендентности. Быть человеком – значит всегда тянуться вовне, к чему-то или кому-то другому, быть преданным любимой работе, любимому человеку или Богу.
Кьеркегор сказал, что дверь к счастью открывается наружу. Кто пытается тянуть эту дверь на себя, лишь плотнее закрывает ее. Тот, кто яростно стремится сделаться счастливым, сам себе отрезает путь к счастью. Итак, всякое стремление к счастью, к этой якобы «конечной цели» человеческой жизни, оказывается само по себе невозможным.
Цитаты:
«Живи так, как будто живешь во второй раз и в прошлой жизни уже делал ошибку, которую собираешься совершить сейчас».
«Удавшаяся жизнь – это простая жизнь в ее полноте, неудавшаяся жизнь – это сложная жизнь в ее пустоте».
«В успешной жизни промотив любви преобладает над контрмотивом страха.
…самым разумным было бы не желать быть слишком разумным, или же иногда нужно делать нечто сомнительное, потому как было бы более сомнительным не делать вообще ничего».
Оливия Лэг для меня стала идеалом жанра автофикшн (в котором я прижилась еще в «Фигурах памяти» 2015-го, когда в РФ его еще не существовало).
Пожалуй, у нее я и учусь сейчас писать. Читаю все ее книги, в этом году – прекрасная история об отце, мечтающем о преданном сыне (Зигмунд Фрейд) и сыне, обретшем отца, но вынужденным идти своим путем (Вильгельм Райх). Райх исследовал и смотрел на «либидо» Фрейда гораздо шире – как на витальную энергию («оргон», энергию жизни), способную исцелять…
Смешивая в своем фирменном стиле факты, интерпретации и личный опыт, Оливия Лэнг наполняет свою книгу голосами значительных и сложных фигур прошлого века, среди которых Нина Симон, Кристофер Ишервуд, Андреа Дворкин, Зигмунд Фрейд, Сьюзен Сонтаг и Малкольм Икс – всех, кто так или иначе соприкасался с философскими идеями Райха.
Книга делится на темы свободы внутри тела (читай – индивида, личности): болезнь и сексуальность, любовь и ненависть, истоки насилия и тюрьма, в т.ч. тело, делающее тюрьмой душу, битвы «свой-чужой» и трактовка массового сознания (блок – армия, и рой – мятежная толпа, борющаяся за свои права и свободы).
Цитаты:
«Поломанные люди делают поломанный мир. Только люди, чья витальная энергия течет без препятствий, готовы к настоящей свободе» (Вильгельм Райх).
«Я всё еще не верю в оргонные аккумуляторы, но мне кажется, Райх смог открыть две нестареющие истины. Я думаю, что груз истории действительно продолжает жить в наших телах. Каждый из нас несет в себе наследие личной и потомственной травмы и окружен сетью правил и законов, разных в зависимости от того, в каком теле ты родился. В то же время мы открыты внешнему и способны влиять на жизнь друг друга самым загадочным образом».
«… а мечтаю я о мире, где различиями дорожат: не планета-тюрьма, а планета-лес. Вот что одно тело способно сделать для другого: материализовать свободу, которую ты делишь с другим, свободу, проникающую под кожу. Свобода – это не избавление от груза прошлого. Это стремление в будущее и неистребимая способность мечтать. Свободное тело не обязательно должно быть целым, здоровым или всегда одинаковым. Оно постоянно меняется, меняется, меняется; оно не твердое, оно – текучее. Вообразите себе на мгновение, каково было бы жить в теле без страха, без потребности в страхе. Только вообразите, чего бы мы могли достичь. Только вообразите мир, который мы могли бы построить.
В БИБЛИОТЕКУ
Мои книги | Подписаться на новости | Архив писем | Поблагодарить
